О Бабьем Яре и не только о нем

АВТОПОРТРЕТ 66 (1)

Гелий СНЕГИРЕВ (2)

"А мы живём торжественно и трудно

И чтим обряды наших горьких встреч."

Анна Ахматова

"При оказании помощи утопающему с моторной лодки подходить следует носом к утопающему, по течению реки снизу. Не разрешай хвататься за борт! Если не имеешь опыта по спасению утопающих, бросай круг, доску. Ни в коем случае не протягивай руку, чтобы взять утопающего на борт. Если тонет близкий – зови постороннего".

Из руководства по судовождению для любителей-лодочников.

( … )

Встреча четвертая(3)

Во-от, наконец-то пожаловал наш дорогой друг Гаврила, он, как неоднократно проверено, любит ясность, всегданюхом чует первую рюмку, садись, милый, садись, вот твоя тарелка, Лёня(4) , вилка имеется нашему дорогому гостю, вот тебе рюмка, как ни странно, сегодня ты опоздал, мы уже успели причаститься, давай за здоровье. Ты чувствуешь, что в этом доме дают? А, не распробовал, подожди-подожди, не закусывай, после первой не закусывают, распробуй еще раз. Ну как? То-то, светик мой, такую сам царь-батюшка не всегда пивали-с.

Ну, милый друг, ну какие корочки! Правильно, это вы верно изволили заметить, двойной перегонки, плюс, добавлю от себя, сударь, то, чего вы не заметили – со специальной очисткой с помощью бентонита и активированного угля. Зубровочка имеется, верно, зеленоватый оттенок от смородиновой почки, правильно, кориандр – вот, гад, всё знает! Да не лимонная корочка, болван, а лимонник, есть такое растение, из Сибири товарищ привез, вот зёрнышки, видишь? Ну, всё равно, ты мудро и ловко все объяснил, вот тебе за это ещё одна и учти, милый друг, до сведения остальных присутствующихя сие довёл, данный лимонник имеет свойство влиять на самые нежные мужеские чувствия, да, в смысле желания женской ласки, как вы весьма точно изволили определить.

Так что будьте любезны, сударь мой, после нашего скудного холостого пиршества без этих всяких глупостёв, будь здоров, милый. Вот кстати, светик, мы же с тобой третьего дня сидели на этом сборище, я рассказывал только что, ты как раз перебил своим приходом, нет, братцы, это большой надо иметь талант, без таланта такого не осуществишь, собрать актив городской художественной интеллигенции, письменников, артистов, всякое руководство, выступить перед ними с подготовленной кучей помощников и референтов речью, два часа проговорить, – красиво, темпераментно, с жестикуляцией и модуляциями голоса, – и ничего не сказать,ни слова! Большой талант!

Позвольте, дорогой Борис Иосифович(5) , вашу рюмку, и вашу, Виктор Платоныч(6) , и вы, надеюсь, Рафаил Ароныч(7) , не откажетесь и тебе ещё позволь. И ты, чадо, не отказываешься, ну,послал господь дитятко. Ну, что, братцы, покаемся перед нашим другом Гаврилой, ну покаемся, ну, не хотите, я сам, как хозяин покаюсь. Ты, милый друг, не обижайся, – кстати, Рафаил Ароныч, а вы, сударь, всё-таки отдайте нашему общему другу хвост, который вон из-за сифона торчит, – мы без тебя сожрали рыбца.Ах, какой был рыбец, ну, не обижайся, слюнки текли, не сумели удержаться, кое-кто, конечно, специально торопился, чтоб побольше урвать, вот Боицка к примеру, но будь справедлив, хвост тебе оставили, получай под него свою рюмку и будем здоровы.

Итак, Рафаил-свет-Ароныч, совниманием слушаем, продолжайте, сударь, можете одновременно жевать,мы не обидимся.

– Во. Гаврила, это яим рассказываю про сегодняшнее в конторе, можешь дополнять образными деталями. Во. Поднимаемсямы вверх по лестнице, Николай Иваныч(8) идёт, Зяма(9) и я не отстаю, сразу первыми в кабинет пролезть. Зяма говорит: "Николай Иваныч, а вы не боитесь, что группа снимала, так за это неприятности могут быть?" – и на меня смотрит.

А директор наш, святой человек, – "Что, ну снимала, значит им нужно было, так онаи снимала, кто может запретить". Заходим в приёмную – Зяма вперёд по коридору побежал, я за Николай Иванычем в кабинет, говорю – "Николай Иваныч, можно, я защёлкну, на минутку дверь". Он снимает не спеша плащ, цедит: "А чего, защёлкивай, разве кто запрещает".

Великий человек Николай Иваныч, подошёл к столику с сифоном, налил воды, достал какую-то пилюлю, запил, икнул, "гастрит жизни, говорит,не даёт", потом наливает полный стакан, протягивает – "Выпей водички холодненькой, после вчерашнего полезно". Я говорю – "Что вы, ничего не было!", "Ну да, смеётся, рассказывай, не было, знаю". Ну, выпил я водички, он уселся в кресло, смотрит на меня, опять смеётся.

"Сволочи вы, говорит, сволочи, подводите меня под монастырь и не жалеете". "Во, Николай Иваныч, я затем и попросил защёлкнуть дверь". И сразу ему: "Срочно объявите мне строгий выговор". "Что, спрашивает, за самовольное использование студийной техники и проведение съёмок без согласования?" Я нашему директору, братцы, не успеваю наудивляться: прост, кажется, аж прозрачен, начнёт умную речь держать, так только головой мотаешь, чтоб понять, о чём это он, а потом вдруг выдаст такую мудрость, рот разинешь. Это ж он десять минут назад от Зямы узнал, что былвчера Бабий Яр, как там всё происходило, что была группа, машина студийная и снимали, и тут же сразу всё спокойно взвесил, уже понял, что его таки да подвели под монастырь, уже знает, какуюему могут записать формулировочку, и не злится, не кричит, виноватых не ищет, не скликает партбюро, начальников цехов, другой знаешь, что бы тут же предпринял, вся б студия забегала по всем четырём этажам.

"Ну, говорит, рассказывай". "Я, говорю, Николай Иванович, насчёт выговора не для красного слова, а на самом деле; имел я или не имел право снимать события без согласования – это дело научное, высокое начальство изучать нашу киношную этику-эстетику не станет, а если захочет прицепиться, то вот за то самое, что вы аккурат сейчас сказали, прицепятся; поэтому я вчера сразу сочинил докладную, вот она – кладу емуна стол, – а вымне сразу вкатайте строгача, баш на баш, я вам докладную, вы мне – строгач".

Ну, а я там написал, что, мол, в день двадцатипятилетия зверского расстрела фашистами советских людей в Бабьем Яре, проводя съёмки для совсем другого фильма по городу, я узнал, что должна состояться закладка памятника, приехали, начали снимать, немножко поснимали, а потом узнали, что официального митинга нет и закладки тоже нет, перестали снимать и уехали, отснятый материал сдан в лабораторию для проявки. Он прочитал, положил листок в папку, закурили мы, "рассказывай", говорит.

Я рассказал – ну, что, приехали, ходит кучками народ, евреи, неевреи, старые, больше средних лет, интеллигенты задрипанные, в одном месте порядочная толпа стоит, кто-то там чего то гутарит из середины толпы, какая-то старая еврейка над сухим бурьяном руки к Богу тянет, вякает чего-то. Говорю, только мы с камерой появились, подошли двое в штатском, показали красные книжечки, спросили, зачемснимаем, кто такие, проверили удостоверения, подробно записали, я уже хотел в амбицию ломиться, а они спокойненько, вежливо так говорят – "Пожалуйста, снимайте, никто не запрещает, нам просто надо знать, кто снимает и для чего. Во. Ну, говорю, начали снимать, а чего снимать? Там кучка, там кучка, там кучка, солнце садиться, уже аккурат шесть, сняли общий план, к одной группке подошли, к другой, у Эдика(10) кассета кончилась, говорю – к чёрту, хватит, дерьма-пирога, зряшная трата пленки. Ну вот, говорю, так.

Николай Иванович спрашивает: "А Некрасов(11) выступал?" "Выступал, говорю, чего-то там вякал". "Сняли?" "Сняли, говорю, пару планов длиннофокусным без штатива". "Что ж, говорит, черти, не могли штатив поставить?" "Да, говорю, сразу было такое настроение, что всё это псу под хвост!" "Ну, а что Некрасов говорил?" "Честное слово, говорю, не слышал, пропхаться вперёд никакой возможности, а тут эта дурацкая съёмка, мечешься; ну, говорю, насчёт того, что он не сомневается, что тут будет стоять достойный памятник, насчёт этого трепался". "Ну, спрашивает, а потом поехали надрались?"

Я тут как возмутился, аж вскочил: "Николай Иваныч, я поехал вместе с оператором в студийной машине на студию, чтобы выгрузить аппаратуру и сдать в проявку материал!" "Сдали?" – спрашивает. "Сдали". "Весь?" "Весь". Переспрашивает – "Весь?" Говорю – "Весь до метра". "Ну и ладно, дело сделано, говорит, не поправишь. А кто там ещё был из наших?" Не видел, говорю, ну, Гаврила был, Зяму видел, Мих-Мих(12) , самый большой и длинный режиссёр страны, возвышался над всеми. Смеётся – "И этот старый дуралей туда попёрся!"

[Вторая половина 1960-х]

Продолжение следует.

Примечания

1 Думается, о трагедии Бабьего Яра сегодня, – когда можно, – могут говорить вслух лишь те, кто имеет к ней "прямое отношение", то есть, родные и близкие павших. Остальные – скромно помнить и что-то по возможности делать для того, чтобы помнили другие. Но тридцать пять лет назад, – когда о Бабьем Яре вслух говорить было нельзя, киевские интеллигенты-"солженицынцы" вели о нем кухонно-застольные беседы. Поскольку их слова и поступки вполне измерялись меркой колоска, порукой тому – судьба автора "Автопортрета 66", моего отца Гелия Снегирева, погибшего в брежневских застенках КГБ. Повесть эта состоит из четырех самостоятельно звучащих "Встреч", каждая из которых, в свою очередь, – из одной новеллы и одной новеллочки (крохотной зарисовки). В четвёртой, завершающей новелле повести Гелия Снегирёва "Автопортрет 66" речь идет о застолье в доме известного киевского писателя Владимира Киселева – отца великого поэта Леонида Киселева. Он и есть Лёня. Фамилия Рафаила Ароновича – Нахманович, это известный украинский кинорежиссер-документалист, близкий друг семьи Киселевых, равно как и моего отца. Виктор Платонович – это, соответственно, как называли его друзья, Вика Некрасов. Борис Иосифович – это известный спортивный журналист, работавший собственным корреспондентом газеты "Советский спорт" по Украине, ныне покойный Борис Гопник. Он также был близким другом семьи Киселевых и близким другом моего отца Гелия Снегирева, которого, которого "в миру" звали Гаврилой. Что касается поэта, читающего стихи, то это – рано ушедший из жизни Леонид Киселев – сын Владимира Киселева. Примечание Филиппа Снегирева.

2 Гелий Снегирев, близкий друг семьи Киселевых, кинорежиссер-документалист и писатель (в конце 70-х он стал диссидентом и погиб после ареста и пребывания во внутренней тюрьме КГБ УССР, где его во время объявленной им голодовки насильно кормили через зонд). Примечание "КИЯН".

3 Гелий Снегирев очень точно передал манеру писателя Владимира Киселева (которому, как бы, и принадлежит монолог) общаться в застолье с друзьями. Примечание "КИЯН".

4 Леонид Киселев. Примечание "КИЯН".

5 Борис Гопник. Примечание "КИЯН".

6 Виктор Некрасов. Примечание "КИЯН".

7 Рафаил Нахманович, которого близкие друзья звали не Рафа, а – Фафа. Примечание "КИЯН".

8 Николай Иванович Козин, тогдашний директор Киевской студии хроникально-документальных фильмов, которого после истории со съемками в Бабьем Яре в годовщину трагедии уволили с работы. Примечание "КИЯН".

9 Зиновий Борисович Раднянский, редактор Киевской студии хроникально-документальных фильмов. Примечание "КИЯН".

10 Эдуард Леонидович Ивлин, оператор Киевской студии хроникально-документальных фильмов, с которым Рафаил Нахманович и снимал то, что происходило у Бабьего Яра. Примечание "КИЯН".

11 См. прим. 6. Примечание "КИЯН".

12 Михаил Михайлович Юдин – режиссер Киевской студии хроникально-документальных фильмов. Примечание "КИЯН".

Текстовки к фото и названия файлов

Гелий Снегирев, 1966 год Geliy 1966

Владимир Киселев, 1990 год Kiselyov 1990

Леонид Киселев, 1968 год Lonya

Борис Гопник, 1964 год Gopnik

Виктор Некрасов, 1970 Nekrasov

Фото на 9 мая 1965 года. Крайним слева стоит писатель Владимир Киселев. Крайним справа сидит кинорежиссер Рафаил Нахманович. Справа от него стоит, наклонившись, журналист Борис Гопник. Посредине сидит писатель Виктор Некрасов. Фото сделано во дворе корреспондентского пункта "Литературной газеты" на Большой Подвальной (ныне – Ярославов Вал) 9 maya