Commedia del’Arte украинской политики, маска третья

Сегодня «Обозреватель» публикует третью статью Андрея Окары из его цикла об украинском политическом театре масок: Александр Мороз — каким он был в 2002 году и каким он стал в 2006. На очереди к интеллектуальной мясорубке — Юлия Тимошенко и Виктор Ющенко.

Видео дня

У Александра Мороза за время его политической биографии было три больших политических Шанса.

Шанс первый — это когда он оказался «третьим лишним» в симметричном противостоянии «партократа» Леонида Кравчука и «красного директора» Леонида Кучмы на президентских выборах 1994 года. Однако этот Шанс «украла» судьба — время Мороза еще не пришло: у него был недостаточный вес, но большие перспективы.

Шанс второй — это когда на президентских выборах 1999 года победа над опостылевшим Кучмой была ему практически гарантирована. Однако этот Шанс украли политтехнологи-«кучмомейкеры» и технические кандидаты от Кучмы — Наталья Витренко и Петр Симоненко.

До сих пор многие украинские политологи и политики уверены, что тогда во втором туре президентских выборов большинство голосов собрал именно Симоненко, а не Кучма. Тем не менее, демонизировать «краснокожего» главу компартии было несложно — куда как проще, чем «розового» Мороза. А доказать народу, что во втором туре большинство голосов собрал Кучма, а не Мороз, было абсолютно нереально. Поэтому главная задача состояла в том, чтобы Мороз занял третье место и не попал во второй тур, а Симоненко бы не снял свою кандидатуру в пользу Мороза.

Российские коммунисты, прозревшие суть происходящего, давили на своего украинского собрата — мол, снимайся, не подыгрывай «антинародному режиму»! Но то ли страх Петра Симоненко за свою жизнь, то ли его корыстные амбиции убили второй Шанс Мороза.

Третий Шанс Александра Мороза — это когда 28 ноября 2000 года пленки Мельниченко, на которых голос, похожий на голос Кучмы, жаждет расправы над журналистом Георгием Гонгадзе, должен был бы обнародовать кто-нибудь другой — Кармазин, Винский, Ельяшкевич, Семенюк — кто угодно с репутацией Дон-Кихота, только не Мороз! Ибо когда в конце 2000 — в начале 2001 года во время акции «Украина без Кучмы», одноименный режим зашатался по-серьезному и от него отвернулись даже самые преданные сторонники, Кучму спасло лишь отсутствие в украинском политическом сообществе харизматичной фигуры, обладающей полнотой общественного доверия и готовой стать фаворитом на внеочередных президентских выборах после отставки, импичмента либо свержения президента-преступника. Единственной такой фигурой был Александр Мороз. Однако его ангажированность в «кассетном» скандале, в котором он стал «фронтменом» и главным разоблачителем, подорвала «абсолютность» и «уникальность» его политического образа. Это тот редкий в политике случай, когда лучше жевать, чем говорить, и когда молчание — золото. Так ушел его политический поезд, его третий Шанс. Теперь Александр Александрович Мороз — Дед Мороз украинской политики: необходимый, важный, актуальный участник политического процесса. Но не центральный. И уже не воплощение украинской надежды.

Между украинскими коммунистами (КПУ) и украинскими социалистами (СПУ) не существует принципиальных идеологических различий — соцпартия, как известно, образовалась в начале 1990-х в силу временного запрета компартии. Коммунисты на самом деле — носители социалистической идеологии, социалисты — социал-демократической. При этом истинная, не манипулятивная идеологическая идентичность украинских социал-демократов (СДПУ(о)) — большая загадка для всех, прежде всего — для них самих, ибо эта партия олигархического, а не идеологического характера.

Между социалистами и коммунистами существует жесткая конкуренция за электорат — по этой причине они постоянно обвиняют друг друга в предательстве и отходе от «истинных идеалов». Однако граница предпочтений «красно-розового» электората просматривается весьма четко: она практически совпадает с геокультурной границей между Центральной Украиной (Гетманщиной) и Украиной Юго-Восточной, между традиционным селом и рабочим поселком, между сельской и пролетарской ментальностью.

Примечательно, что лидеры этих партий также являются носителями соответствующих идентичностей и уроженцами «своих» районов: Александр Мороз — из Таращанского района Киевской области, Петр Симоненко — дончанин, его родители приехали в Донбасс из Запорожской области.

Примечательно также, что в первом туре президентских выборов 1999 года Мороз победил именно в центральноукраинских областях — Полтавской, Винницкой и Кировоградской, за что президент Кучма уволил соответствующих глав облгосадминистраций.

Сложно сказать, насколько реальный Александр Мороз — человек искренний и последовательный, однако его публичный «двойник», существующий в информационном пространстве, — персонаж весьма симпатичный. И даже не потому, что пишет украиноязычные стихи. Мороз — это как бы реализованный персонаж Олеся Гончара.

И дело вовсе не в совпадении биографических подробностей, типичных для целого поколения людей 1940-х годов рождения (кажется, у Гончара сложно вспомнить героя с судьбой Мороза; сам же Александр Александрович, кстати, не вспоминает Гончара в ряду своих любимых писателей). Дело в совпадении ментальных парадигм и пантеистическое мировоззрение (исчезает грань между Творцом и творением, Бог как бы «разлит» в природе; кстати, сам Мороз отзывается о себе как о нерелигиозном человеке).

Творческая эволюция Олеся Гончара, одного из наиболее интересных представителей позднего соцреализма в советской литературе, привела его к созданию нового позитивного героя-«всечеловека», которого условно можно назвать «замріяним інтелігентом». Такие люди в системе этических и эстетических ценностей Гончара являются как бы носителями метафизики всеединства — определенного мироощущения и мировоззрения, пантеистического по своей природе, в котором соединяется прошлое, настоящее и будущее (в противовес культу «проклятого прошлого» в литературе 1930-х), человек сливается с природой, актуальная реальность одухотворяется некими размытыми абсолютными ценностями (в романе «Собор» предлагается, например, беречь «соборы душ своих»).

Эти герои — вроде Мыколы Баглая из «Собору» или Кирилла Заболотного из «Твоєї зорі» — не титаны раннего соцреализма (вроде Павки Корчагина), но и не гамлеты, и не герои русского психологического романа XIX века. Это достаточно гармоничные и рефлексирующие личности, родившиеся, как правило, в селе, но реализовавшиеся уже в городе. Это «шестидесятники», но напрочь лишенные каких бы то ни было диссидентских настроений. А если какой-то протест по поводу происходящего у них и возникает, то это вовсе не из-за концептуально-идеологических разногласий с советской властью, а из-за его несоответствия «здравому смыслу», «практическому разуму». Например, именно «здравым смыслом», помноженным на пантеистической мировоззрение, в романе «Собор» мотивируется протест против разрушения древнего козачьего православного храма или строительства Каховской ГЭС.

Кто-то из русских писателей-деревенщиков (кажется, Валентин Распутин) как-то сформулировал свой идеал «нового человека» — «интеллигенция, которая не вышла из народа». Наверно, это и об Александре Морозе тоже. Есть какая-то печаль, какое-то ощущение нереализованных возможностей в том, что время этих людей прошло. Даже если возглавляемые ими партии находятся на гребне политической борьбы и пользуются поддержкой близкого в геокультурном отношении центральноукраинского электората.

Жаль, но мы так и не узнаем, что бы стало с Украиной, в которой «дали порулить» героям-«всечеловекам» Олеся Гончара.

PostScriptum -2006: «Бог из машины» вместо «всечеловека»

За эти годы и социалисты, и коммунисты отошли на второй план украинской политики. Коммунистическая партия потихоньку «сдулась»: не имея ни ярких «фронтменов», ни мобилизующей, притягательной для молодежи идеологии, ни внутренней энергетики, они долго паразитировали на раскрученном коммунистическом бренде, стабильном электорате, пророссийской риторике и тоске по СССР. Однако носители коммунистической «религиозности» среди электората постепенно вымирают, притягательные для части молодежи леворадикальные идеи и образ Че Гевары всё это время остаются органически чужды номенклатуре КПУ, а эксплуатацией пророссийской ориентации занялись новые, более энергичные и эффективные политические силы. Еще несколько лет назад никто из социологов и политологов не мог предположить, что в 2006 году можно будет на полном серьезе обсуждать вопрос о прохождении либо непрохождении КПУ в Верховную Раду.

Социалистическая партия напротив — модернизировалась, постепенно отказалась от ленинской символики и укрепилась в своем центральноукраинском, преимущественно сельском, электорате, обзаведясь эксклюзивными технологиями воздействия на него. Розовый цвет своей социалистической идеологии они незаметно сменили малиновым цветом украинского козачества.

Однако у СПУ и у Александра Мороза лично появились «симметричные» конкуренты: Аграрная партия, превратившаяся на парламентских выборах в блок Владимира Литвина, и собственной персоной председатель Верховной Рады Владимир Литвин. Друг друга они ненавидят; при этом соратники Мороза при любом удобном случае обвиняют Литвина в причастности к убийству Гонгадзе.

Они похожи во всём: Литвин тоже из Центральной Украины (из Житомирской области), тоже, как и когда-то Мороз, спикер, тоже с претензией на миротворчество, а в перспективе — на президентство. Возглавляемая им партия претендует на электорат социалистов, и прежде всего — в центральноукраинских областях. Однако если Мороз апеллировал к совести, чести и активной гражданской позиции своих избирателей и не боялся жестко противостоять Кучме и его режиму, то «идеальный избиратель» Литвина — это «маленький украинец», субпассионарий, человек, живущий как бы в «хате с краю». Примерно таковы же и стереотипы политического поведения доктора исторических наук Владимира Михайловича Литвина: он десять раз отмерит, но не отрежет.

То ли тут дело в возрасте и конфликте поколений, то ли в характере, однако Литвин — это кто угодно, но только не персонаж Олеся Гончара.

Впрочем, сам Александр Мороз тоже изменил амплуа: он стал вполне реальным художественным персонажем в фильме, снятом в эстетике квази-соцреалистического «треша», «Помаранчеве небо» (2006). Он играет, точнее изображает сам себя — появляется на экране чуть ли не в золотом сиянии во время Оранжевой революции и велит своему внуку поставить свечку к фотографии Гонгадзе. Сам при этом говорит нечто в высшей степени пафосное и моралистичное.

В классицистическом театре такие реплики обыкновенно произносит резонер — как бы вочеловеченная Правда и Справедливость. Но в эпоху постмодернизма подобный «Deux ex Machine» («Бог из машины») вызывает лишь смех и недоумение. Даже если человек хороший.

Неужели литературные «всечеловеки» со сложным комплексом рефлексий непременно превращаются в добропорядочных киношных дедушек и скучных моралистов?