"Когда слышу "язык здесь ни при чем" – закипаю". Сергей Кисель – о россиянах в Киеве, коллеге-предателе в Москве и родственниках, которые верят в НАТО на Майдане

Сергей Кисель – актер театра и кино, в его активе более 50 ролей в фильмах и сериалах. Пришел в профессию в 30 лет, уже имея два высших образования, не связанных с актерством, а также третье – диплом Киевского национального университета театра, кино и телевидения имени Карпенко-Карого. С тех пор не останавливается: новые роли, преподавание актерского мастерства, тренинги.

В интервью OBOZ.UA актер рассказал, как пережил полгода без работы, дебют в международном кино, съемки на тех же улицах Ирпеня, которые видели оккупацию, и о рождении дочери во время войны. В разговоре был откровенным до резкости: о коллегах, которые поддерживают агрессора, русском языке, который считает "сорняком", и об украинском кино, которому очень нужен зритель.

– Готовясь к интервью, заметила интересную деталь: вы постоянно посещаете какие-то курсы и тренинги по актерству. Вам что, театрального университета мало?

– Да вы знаете, я пришел в профессию уже достаточно взрослым – мне было 30 лет. А в творческих профессиях, честно говоря, нет границ. Всегда ищешь что-то новое, постоянно наблюдаешь, анализируешь, ловишь детали. Каждый курс и тренинг держит в тонусе, не дает расслабляться. Ежедневно делаю артикуляционную гимнастику, работаю над голосом. Придя в профессию в зрелом возрасте, я, наверное, прежде всего себе постоянно доказываю, что могу.

– Слышала, что у вас за плечами целых три высших образования.

– Первое – обслуживание компьютерных и интеллектуальных систем. И сейчас мне часто говорят: "О, так ты айтишник!" А я смеюсь: "Да, только учился по учебникам 1970-х годов". Поэтому айтишник из меня такой себе. Второе образование – экономическое, менеджмент внешнеэкономической деятельности. Третье – Карпенко-Карого, режиссер драматического театра.

– А тем временем в одном из интервью вы сказали, что актерство – это профессия безработных.

– Это была метафорическая фраза. Те актеры, которые не работают в театре, фактически живут только со съемок. Если у тебя есть проект на 2-3 месяца – все прекрасно, ты зарабатываешь. Но рано или поздно проект заканчивается, а жить надо. Понимаете? У меня, например, в прошлом году было месяцев шесть без работы. Телеканалы говорили, что меня очень много в эфирной сетке, и не звали на пробы. Проекты снимались в разные периоды, но так случилось, что все начали выходить почти одновременно. И начали говорить: "Киселя слишком много, давайте немного его не показывать".

– И вот мне всегда было интересно: а что тогда делают актеры? Как прожить полгода без работы? Чем вы занимались?

– Вот сейчас набираю свой курс актерского искусства. Я его разработал еще в начале полномасштабной войны, когда с семьей был в Хмельницком, откуда родом. Через несколько месяцев уже не выдерживал – нет дохода, надо что-то делать. Познакомился с владелицей актерской школы и предложил: "Давай, пока я здесь, наберем курс для обычных людей". Мы работали с голосом, дикцией, эмоциями, телом. Через актерские техники помогали людям чувствовать себя, показывали, кем они могут быть. Чтобы могли выйти из зоны комфорта, попробовали что-то новое, увидели себя с другой стороны. Несколько недель назад я снова ездил в Хмельницкий к родителям и провел пятичасовой тренинг. И знаете, после люди еще два часа не хотели уходить.

А если возвращаться к вашему вопросу о времени без заработка... Во-первых, немного было сбережений. Во-вторых, моя жена тоже работает. Видно, это время-пространство дало мне перерыв, чтобы побыть с семьей. У меня двое ребят – мы вместе гуляли, занимались, ходили в школу и садик. Наконец немного побыл отцом, потому что до этого был период, когда они меня почти не видели.

– Вы рассказываете детям о войне? Говорите им правду или пытаетесь придумать какие-то истории, чтобы не пугать?

– Они знают правду и понимают, что происходит. Мы живем на 14-м этаже – большие витражные окна, почти нигде нет второй стены. Поэтому во время тревог спускаемся в паркинг. В машине сложены сиденья, постелено – дети там спят и почти не слышат взрывов. Ну, бывает, когда снаряды прилетают рядом – тогда слышат. И смотрят, как мы с женой реагируем. Дети чувствительны к нашим эмоциям, как лакмусовая бумажка. Поэтому стараемся оставаться спокойными. И знаете, зная правду, они даже более собранные. Помнят, где что лежит, как быстро одеться. Старшему через несколько месяцев будет десять, младшему – шесть. Когда они гуляют днем одни и начинается тревога, Иван мне звонит: "Папа, мы уже в паркинге".

– Как вы вспоминаете первые месяцы вторжения?

– Я вообще не думал о профессии. В голове был какой-то полный вакуум – почти ничего не ел, очень похудел. Так случилось, что семью вывез за неделю до вторжения в Хмельницкий. Жена не хотела, говорила: "Семья должна быть вместе". Еле уговорил: "Навестите бабушек, немножко поиграют с детьми". А в марте, на второй месяц полномасштабной войны, мне пришло приглашение на съемки фильма за рубежом – итальянско-израильской картины For the love of a woman. Я говорю: "Ребята, у нас война, какие пробы?" Но записал, на украинском. Они ответили, что нравится и свяжутся позже. А "мы вам позвоним" – это "любимая" фраза всех актеров. Но в июне приходит сообщение: "Ждем вас в Риме". Конечно, я себя не обнадеживал. Потому что у меня по жизни так не бывает: бах – и все получилось. Нужно постоянно доказывать, что достоин. И тут новое сообщение: "Выезд непростой, поработаем позже, вы нам понравились". Жена проплакала всю ночь, а я говорю: "Ань, ну чего ты ждала?"

Однако в начале сентября снова пишут: "Мы возвращаемся к вам – так хочет режиссер". Я начал уговаривать жену уехать из Киева, пока меня не будет, потому что начались блэкауты. Она отказалась: "Мы будем дома тебя ждать". Я одолжил у мамы тысячу евро, потому что своих сбережений уже не было. А тем временем в голове: "Куда ты едешь? Оставляешь детей, жену, войну... Сицилия? Почему?" Эти мысли преследовали меня даже в поезде и самолете. Было несколько моментов, когда хотел выйти и вернуться обратно. Но то, что началось дальше... Знаете, когда-нибудь напишу книгу – это совсем другое кино.

Каждый день был для меня удивлением. Невероятное созвездие актеров: Анна Улару, которая играла с Томом Хэнксом и Киану Ривзом и имеет награды Берлинского кинофестиваля и Локарно; Мили Авитал, снимавшаяся с Джонни Деппом и Дэвидом Швиммером из "Друзей"; Марк Рисман, известный после сериала "Игра престолов". И при этом ко мне относятся абсолютно так же, как ко всем. Мы сняли очень крутой фильм, который сейчас как раз в прокате в Италии.

– Как изменилась ваша карьера после полномасштабного вторжения?

– У меня ушли главные роли. Знаете, война – это страшно, но, когда все началось, подумал о таком: теперь россиян здесь не будет и наконец-то нашим художникам дадут шанс. У нас абсолютно не хуже, а даже лучше специалисты – режиссеры, актеры, операторы, продюсеры, сценаристы. Просто им не давали возможности проявлять себя. А российские актеры были настоящими м*даками. Даже позавчера на съемке с художницей по гриму вспоминал один сериал, где играли три московита, и как они себя вели – ну просто катастрофа.

– Актриса Екатерина Вишневая в интервью нашему изданию рассказывала о шокирующем поведении некоторых россиян на съемках в Украине: приходили нетрезвыми, позволяли себе открытые оскорбления.

– Да, слушайте, они вели себя как цари и боги. Был у меня случай на площадке: перестановка кадра, буквально 2-3 минуты, и один из них кричит: "Дайте мне стул! Актер что, должен стоять?!" Такое поведение – просто мерзкое. Потому что съемочная площадка – это один коллектив, и все, от режиссера до светотехника, делают общее дело. Вот и есть разница: среди наших актеров, честно, такого не встречал. В итальянском проекте видел, что там все на одном уровне. Нет отдельного столика для актеров массовых сцен, все пьют кофе в одном месте. А у нас – это нормальная ситуация. Там растворимый, а там – в зернах, из автомата.

– Вы достаточно жестко высказываетесь о русском языке. Как считаете, что нужно сделать, чтобы все наконец перешли на украинский?

– Для меня это очень болезненный вопрос. Я критически к этому отношусь, потому что понимаю: страна-агрессор будет защищать русский до последнего русскоязычного. И когда слышу фразу "язык здесь ни при чем" – закипаю. Не понимаю, как после ночных атак, после того, как нас уничтожают, люди могут выходить с детьми из укрытия и спокойно говорить на русском? Я живу в огромном комплексе – 17 подъездов, и 90% жителей здесь общаются на русском. Как так? Почему родители не хотят ничего менять?

Да, мы все выросли в СССР – смотрели советские фильмы, слушали ту музыку. Парадокс: я сам из Хмельницкого, недавно просматривал оцифрованную кассету из своего детства, мои родители, соседи, друзья родителей – все говорят на русском. Это сидит у нас очень глубоко. Но это же не значит, что навсегда. Лично я начал говорить на украинском в день, когда в Киев прилетела первая ракета. До того и снимался, и в быту использовал русский. Потом резко перешел, начал переучивать детей, жену. Даже моя теща с Донбасса – и та заговорила на украинском. Сама – сознательно.

Бывают моменты: идешь себе по улице – и вдруг в голове почему-то начинает крутиться какая-то старая песня, например "Дельтаплан" Валерия Леонтьева. Я сразу себя останавливаю: "Стоп-стоп, вспоминаем свое". Для меня русский язык – как сорняк на огороде. Просто надо брать тяпку и искоренять. Опять прорастет – вырывать. Это постоянный процесс, но сделать это можно.

– Можете сделать кому-то замечание за русский язык?

– Конечно. В последнее время, когда кто-то обращается ко мне на русском, отвечаю: "Извините, я вас не понимаю". И вижу, как человеку сразу становится неловко, потому что говорю это немного по-актерски строго. Но я живу в Украине. В любой европейской стране ты не найдешь работу, если не владеешь местным языком – немецким, польским, английским. У меня есть знакомые, которые за границей сидят без работы и по восемь часов в день учат язык, чтобы получить право работать. Так почему в своей стране я должен слышать иностранный мне русский на каждом шагу?

– Остались ли у вас в России родственники или друзья?

– Есть родной дядя, но мы не общаемся еще с 2014 года. Моя мама также с ним не говорит. Только иногда бабушка может написать на день рождения или какой-то другой праздник. Мама рассорилась с братом, когда он заявил, что на Майдане ходит НАТО. А потом, когда несколько раз начал упрекать, что "не стреляем по гражданским", полностью оборвала связь. Не секрет, что такие люди были и, видимо, до сих пор есть даже в Украине. Мое отношение простое: если вам не нравится украинское – собирайте вещи и уезжайте. В Сибири полно земли: Магадан, Иркутск, Омск – замечательный климат. В морозе сохранитесь лучше.

– Фильм "БожеВільні" о карательной психиатрии во времена СССР, в котором вы сыграли одну из ролей, – мощная картина. Почему, по вашему мнению, она так недолго продержалась в прокате?

– Я не знаю причины – для меня эта история тоже странная. Возможно, украинский зритель еще не привык ходить на украинское кино так же часто, как, скажем, на американское. Мы понимаем, что большинство кинотеатров – это о бизнесе. И, конечно, прокатчики ставят в расписание прежде всего те фильмы, на которые идут. Мне кажется, сейчас особенно важно приучать людей к нашему кино, ведь выходит немало действительно крутых украинских работ. Начиная от первого фильма, который увидел и который очень поразил уже после начала полномасштабного вторжения, – "Я работаю на кладбище". А дальше – еще и еще. Нужно поддерживать кино на государственном уровне – вводить квоты. Помните, как было с украинской музыкой? Посмотрите, сколько теперь замечательных треков звучит, почти каждая песня – хит.

Должны быть определенные указания прокатчикам: поддерживайте свое, давайте шанс. Зритель должен смотреть разное – и исторические картины, и триллеры, и комедии. А документальное кино? Посмотрите, какой фурор вызвал фильм о Назарии Яремчуке. Никто и подумать не мог, что документалка соберет такой бокс-офис – больше 15 миллионов. Для документального фильма это просто космос. Минимальный бюджет – и бешеный отклик. Потому что люди хотят видеть украинское. Хотят знать свою историю.

Фильм "Дом "Слово". Бесконечный роман" – тоже, можно сказать, частично документальный, а какие сорвал овации в кинотеатрах. А вот за "БожеВільні" мне больно. Это наше детище – режиссера, продюсеров, актеров. И тоже часть нашей истории. Нас консультировал Семен Глузман – психиатр, известный тем, что отказался ставить диагноз "вялотекущая шизофрения", которого не существовало в медицине, за что поплатился – сам стал политзаключенным. Болезнь придумали московские профессора, а комиссии психиатров ставили ее сотням и тысячам обвиняемых по статье "антисоветская деятельность". Медики ломали волю пациентов к сопротивлению, применяя большие дозы психотропных препаратов, пытки и унижения. Семен Фишелевич нам сказал: "То, что вы снимаете, – это лишь процентов двадцать от того, что было на самом деле". И представьте, если это только двадцать...

Карательная психиатрия до сих пор применяется в тоталитарных странах – в частности, в России. В конце прошлого года там официально заявили, что возвращают принудительное "лечение". Хотя на самом деле оно никуда и не исчезало – просто решили откровенно признать его существование. Сейчас это происходит и на оккупированных территориях: к нашим военным, которые там находятся в плену, применяют пытки. И, конечно, хочется, чтобы этот фильм увидело как можно больше людей. Я очень радуюсь, когда режиссер Денис Тарасов показывает его в Европе. Путь ленты продолжается, хотя Денис уже признается, что немного устал и, видимо, пора отпускать. Знаю, что сейчас они работают над новой историей и готовятся к съемкам. Для меня же это особый проект, потому что мой первый полнометражный фильм. Я горжусь, что стал его частью. И, видимо, сыграл хорошо, если получаю за эту роль премии (в январе актера отметили премией Национального союза кинематографистов им. Параджанова, также он номинирован на премию "Золотая Дзига". – Ред.).

– Известно, что в фильме "БожеВільні" снялся актер Роман Якимчук, который сейчас живет в России и публично поддерживает войну.

– После начала полномасштабной войны он поступил там в университет. Когда ему начали писать: "Что ты себе думаешь?" – отвечал: "А что, я должен бросить здесь обучение?" Но дальше – больше: начал зарабатывать в Москве тем же, чем занимался в Украине, – снимать актерские визитки. И на своей странице как примеры выкладывал видео с украинскими актерами. Это вызвало волну возмущения в его адрес, ведь то, что он делал, – абсолютно неправильно. После этого я его просто заблокировал.

– Вы снимались в фильме "БожеВільні" вместе с Константином Темляком – он исполнил главную роль в картине. Как относитесь к разгоревшемуся вокруг него скандалу (актера обвиняют в домашнем насилии и переписке интимного характера с 15-летней девушкой. – Ред.)?

– Мы с ним не были близкими друзьями – знаю его только по работе в театре и кино. На площадке он всегда вел себя профессионально, и я не замечал ничего подозрительного. Поэтому появившаяся информация стала для меня шоком. Несколько дней ходил как в воду опущенный, потому что не ожидал ничего подобного. Я категорически против любого насилия в любой форме, особенно когда речь идет о женщинах. Такие действия для меня совершенно неприемлемы. Убежден, что расследование и установление правды – дело правоохранительных органов.

В то же время я против публичной травли, которая сейчас происходит. Все эти гневные комментарии и оскорбления – чем тогда эти люди лучше самого Темляка? Особенно по отношению к Екатерине Мотрич, которая похоронила мужа (актер Юрий Фелипенко, погибший на фронте, был близким другом актера Темляка. – Ред.), и Насти Нестеренко – жены Кости, с которой мы сейчас вместе работаем в одном проекте.

– Недавно еще один ваш коллега – актер Артемий Егоров – оказался в центре скандала после публикации в Instagram, где он написал, что "устал от войны" и считает, что ее нужно срочно завершать.

– Когда я прочитал то сообщение, был шокирован, ведь это произошло на второй день после похорон актера Юрия Фелипенко, который погиб на фронте. Вы знаете, Артемий – очень хороший человек, он человечный. Я верю, что он не имел в виду то, что написал, просто неправильно сформулировал мысли. По крайней мере, мне хочется думать, что это было именно так. Поэтому не считаю, что он думал именно то, что написал в посте. Но, опять же, он сделал ошибку, когда удалил пост после того, как он уже распространился. Извинился и замолчал. А надо было идти дальше и публично объяснить свои слова.

Я с ним не виделся с того момента и не общался. Хотел написать, но передумал – было очень тяжело после похорон Юры. Каждый публичный человек должен думать о том, что делает. Тебя читают, смотрят. Все, что ты публикуешь, надо несколько раз проверить и подумать, стоит ли это делать. А если уже сделал – принять удар. Не знаю, понял ли он это, но это его жизнь. Я отвечаю только за свои слова и поступки, а также за детей. Я не могу отвечать за кого-то другого.

– В начале этого года вы снялись в фильме "Лютый март". О чем эта лента и какова ваша роль в ней?

– Это история, которую лично пережил режиссер Сергей Сотниченко. Он вынужденно остался в оккупации, потому что ухаживал за тяжелобольной мамой. Вместе с ней жил в части Ирпеня, которая больше всего простреливалась. Туда не добирались волонтеры, и не было никакой информации о возможных путях эвакуации. Однажды он решил, что единственный шанс выйти – воспользоваться утренними часами, когда оккупанты могут быть навеселе и спать. Около четырех утра Сергей подготовил садовую тачку, посадил туда маму, которая не могла ходить, и отправился. Ему удалось вывезти ее из оккупации.

Мы снимали фильм прямо на тех самых улицах, где все происходило. Сергей показывал, рассказывал детали. Находясь в Ирпене, он снимал на телефон все, что мог, поэтому в фильм будут вмонтированы его документальные кадры – возможно, после титров. Кроме его личной истории, в ленте вплетены истории соседей – тех, кто выходил, выезжал, возвращался. Мой персонаж, например, считается среди горожан неким "царьком". Когда они с женой уезжали, она не забрала фамильный сервиз. И он вернулся за ним. В тот момент, когда приехал, снаряд попал в его машину, и выбраться из оккупации он уже не смог. Его спасла собака, которую не забрал с собой, когда выезжал. Она показала место, где можно было спрятаться. Там и начинается главная трансформация героя – он переосмысливает жизнь, понимает, что ценил не то, что действительно важно. Дальше не буду спойлерить.

– В конце прошлого года вы стали папой девочки, которую назвали Марией. Не боялись заводить еще одного ребенка во время войны, имея на руках двух маленьких?

– Когда мы были в Хмельницком в начале войны, жене понравилось жить на даче, и в какой-то момент она осторожно говорит: "Было бы классно родить девочку следующим летом и приехать сюда уже с коляской". Я был категоричен: "Нет, война, работы нет, о чем ты говоришь?" А через год то же желание пришло ко мне. Еду машиной – и вдруг осознаю, что готов еще к одному ребенку. Приезжаю домой и аккуратно жене: "Было бы классно родить девочку". И этот светлый маленький человек, который пришел на свет, вселил в нас надежду, что рано или поздно все плохое закончится. Она сейчас является поддержкой как для братьев, так и для нас с женой. Особенно для меня – очень счастлив, что у меня появилась дочь.

– У вас необычное хобби – коллекционируете растения из разных уголков мира.

– Я на самом деле не коллекционирую, просто люблю растения. Да, у меня их много, и как-то так сложилось, что это оливковые деревья. Когда приехал сниматься на Сицилию, увидел оливковые плантации и просто не мог оторваться – заряжался энергией. Они там колоссально большие, не знаю, сколько им лет. Первые оливковые косточки привез из Турции, просто нарвал плоды с дерева. Хотя – нет, еще раньше коллега, мама которой работала в Италии, попросила ее передать мне маленькое деревце на маршрутке. Потом, в Турции, я нарвал и начал сажать. На Сицилии набрал еще кучу оливок с разных деревьев – сейчас у меня их восемь. Все маленькие, но уверенные в себе. Жена смеется, когда видит, как за ними ухаживаю: "Опять свои вазоны подливает". А Ванька, старший, то каких-то косточек от мандаринов натолкает в мою землю, то еще что-то (смеется).

Знаете, у меня два хобби: готовить еду и ухаживать за растениями. Мой отец тоже любит хозяйничать на кухне. У нас дома готовлю в основном я. Ребята просят то вкусную шаурму, то пасту, то пловчик. Я варю невероятно вкусный борщ – это от бабушек передалось. Конечно, когда нет времени, готовит Аня.

– До актерской карьеры вы имели немалый вокальный опыт: стали победителем "Караоке на Майдане", участвовали в телепроекте "Шанс". Скажите, действительно ли, как утверждают некоторые певцы, трудно переводить песни с русского на украинский?

– Знаете, недавно я посмотрел, как господин Данилко впервые спел на украинском свою песню "Все буде добре". Раньше он говорил, что такие композиции не переводятся. Но примеров успешных переводов очень много. И Виталий Козловский перевел, и даже "Ляпис Трубецкой" адаптировали свои песни на украинский. Поэтому не считаю, что есть какие-то "особые" тексты, которые невозможно передать на другом языке. Если песня действительно не переводится – не пойте ее, создайте что-то новое. Сколько еще это можно тянуть? Меня это раздражает, потому что существует немало примеров, когда произведения переводятся, успешно исполняются и снова обретают популярность.

– А среди исполнителей кто вам нравится? Кого слушаете? Леонтьева, как понимаю, уже окончательно отложили в сторону.

– Абсолютно (смеется). Сейчас даже открою свой плейлист. У меня нет какого-то одного направления в музыке – слушаю разное. Вот, например, в первой десятке: Моцарт, "Пісня буде поміж нас" Владимира Ивасюка, "Земле моя" Софии Ротару, "Пінаколада" Виталия Козловского, "Афини" FІІNKA, "Миліша" Пономарева, Хомы, Тополя и Алексеева, "Пісня про пісню" Виктора Павлика, "Стожари" от Макс Трис. Слушаю совершенно разную музыку – все зависит от настроения и эмоционального состояния. Иногда одна песня может крутиться у меня целый день по кругу. Недавно так было с "Маричкой" Михаила Хомы.

– Тоже очень люблю эту песню, ведь, как и у вас, у меня есть дочь Маричка.

– На самом деле мы с женой планировали другое имя – хотели назвать ее Лукия. Но случилось так, что дочка родилась чуть раньше срока. В то утро, после обстрела, мы выезжали с паркинга, и жена говорит: "У меня отошли воды". А мне надо было ехать на съемки под Киев. Начался снег. Родильный дом – буквально в трех минутах от нас, но из-за метели и пробок мы добирались минут сорок. Оставил жену там и быстро помчался на работу. В душе теплилась надежда успеть вернуться, но особо не тешил себя – был болен, кашлял и понимал, что даже после смены меня на роды не пустят. Аня в этот раз рожала сама, потому что с мальчиками – и с первым, и со вторым – я был рядом. В 23:56 получаю видеосообщение: родилась девочка. И произошло это 21 ноября – в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы Марии, которую родила Анна. Первые несколько дней она была просто "наша девочка". Потом решили: если так сложилось, пусть будет Марийка. А позже, уже во время съемок с коллегой Настей Карпенко, я узнал, что у нее тоже дочь Маруся, как и у Андрея Исаенко. Получился целый клуб Марусь. Иногда братья называют ее Машей, но мы всегда поправляем: она – Марийка, Маруся. Машей не будет.

Также читайте на OBOZ.UA интервью со звездой "Поймать Кайдаша" Григорием Баклановым – о прилетах во время съемок в родной Одессе, настоящих гонорарах актеров и втором образовании.

А еще читайте на OBOZ.UA интервью с дирижером Вадимом Яценко, порвавшим TikTok песней "Этот сон", – о жене-певице, бешеной славе в соцсетях и неудаче на "Голосі країни".

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале OBOZ.UA и Viber. Не ведитесь на фейки!