Каменная душа

Каменная душа

Обозреватель продолжает публиковать работы участников Фестиваля политической сатиры «Аристофанычи-2010»

Каменная душа, автор - Andrew Kozak

В рамках предвыборной кампании еду в нетронутый цивилизацией хутор Камень-Каширского района, где живут несколько душ избирателей. Моим проводником в ЦИКом забытый уголок соглашается стать местный лесник Иван Морозюк.

- Возьмите с собой чего-нибудь вкусненького, – говорит мне Морозюк.

- Икра у меня есть. Подойдет?

– Нет, лучше не консервы.

Я иду в гастроном, возвращаюсь оттуда с двумя большими пакетами с едой, и мы едем.

Иван хорошо знает здешние места, поэтому точно определяет в лесном лабиринте ориентиры, у которых нам нужно свернуть, и находит, где на болоте брод, чтобы не увязнуть нашей «Тойоте».

- Избиратель здесь непуганый, - говорит Морозюк. – Вы, наверно, будете первым человеком в костюме, которого они увидят.

- Как они живут? Никаких коммуникаций...

- Живут тем, чем одаривает природа. Что, собираетесь митинг среди них провести? Вряд ли вам получится их в кучу собрать – нестадные они.

– Ну что ж, повешу пару плакатов, узнаю настроение селян.

– Да настроение у них хорошее – урожай в этом году будь здоров!

Въезжаем в хутор, сразу видим четырех хуторянок. Останавливаемся рядом с ними и выходим из машины. Хуторянки, вытянув шеи, едят фрукты с дерева, причем, похоже, вместе с листьями. Действительно, непуганые – затормозившая рядом с ними машина не отвлекает их от процедуры поглощения пищи.

- Пани избирательницы! – говорю я им.

Морозюк хохочет.

- Что это вы с ними так формально? – Принимается призывать по-своему: - Гули-гули-гули, красавицы…

Хуторянки отпускают ветки, смотрят на нас, три из них подходят к нам, одна остается на месте.

- Доставайте еду, - шепчет Морозюк.

Я лезу в пакет за шоколадом, протягиваю его избирательницам. Они начинают нюхать подношения.

- Разверните, - подсказывает мне Морозюк.

Освобождаю шоколадки от фольги, раздаю их хуторянкам, приговариваю: «Голосуйте за Головатюка». Они берут сладости и приступают к поеданию. Самая малая быстро крошит и проглатывает шоколад, и опять лицом тычется в мою руку.

- Она не укусит? – спрашиваю я у Морозюка.

- Нет, у нее нет зубов - цингой в прошлом году переболела.

Я выжимаю в ладонь мармелад и кормлю малую. Она съедает всё и начинает лезть мордашкой мне под рукав.

- Титьку ищет, - говорит Морозюк.

Я глажу малую по голове, говорю при этом: «Голосуй за Головатюка».

- А восемнадцать ей есть уже? Может, зря я ее глажу тут у всех на виду?..

- К 31-му октября будет обязательно! Сделаем.

Подходит вторая и начинает лизать мне лицо. Вид у нее обшарпанный. Если другие дамы в гуманитарочных одеждах – поношенных, но не рваных, то у этой всё в клочьях.

- Это мать ее, Христина, - говорит Морозюк.

- Странно выглядит.

- Течка у нее.

– А сколько Христине?

Морозюк начинает подсчитывать.

– 32. Я, когда впервые попал сюда пацаном, помню, как ее мать как раз первый приплод ждала.

- А характер у нее какой?

- Характер? Ну, поспокойнее, чем у той же Зойки. - Зойка, Зойка, Зойка, Зойка, - начинает звать Морозюк остающуюся в стороне от текущего процесса избирательницу. Зойка осторожно подходит к нам, но на полпути останавливается и пятится назад.

– А смотри, что у меня, Зойка, - говорю я и достаю из пакета пудреницу, раскрываю ее.

- Знаете к женщинам подход, Андрей Дмитриевич, - улыбается Морозюк.

Зайке становится интересно, она все-таки подходит, берет у меня пудру и съедает ее, потом смотрится в зеркало – собственным видом она остается довольна.

Из близстоящей хаты вдруг слышится чье-то пение.

- Не могу распознать мелодию, - говорю я.

- Кондрат токует, - говорит Морозюк. - Это у него от души, личная песня.

- Надо же, вот так рождается народная песня, можно сказать – наживо.

- Да тут такого творчества навалом, - говорит Морозюк, и, в доказательство этому, рядом запевает горлицей Христина, отвечая его токованию, и бежит в избу к Кондрату.

Идем по хутору дальше. Вижу парочку лиц мужского пола.

- Мужики, может, по сто грамм? – ору я им.

- Не стоит этого делать, Андрей Дмитриевич. Они запах алкоголя на дух не переносят. Могут и боднуть, особенно вон тот – Макар.

Бросаю мужикам по палке колбасы, они ловят ее ртом, потом, помогая руками, едят ее.

- Можно их погладить? - спрашиваю у Морозюка.

- Да.

Глажу Макара по волосам, по шее. Тот вытягивает шею, закрывает от удовольствия глаза.

- Красавец, ай, красавец!..

- И второго тоже погладьте - чтоб не ревновал.

Глажу и второго, приговариваю: «Голосуйте за Головатюка». Они согласно кивают.

- Понимают-то хоть, Иван, что я им говорю?

- Сами не говорят, но всё понимают.

- А почему не говорят?

- На языке инстинктов давно общаются. Речь им ни к чему, и так всё понятно.

Словно в подтверждения фразы об инстинктах, застаю двух избирателей за совокуплением. Подхожу и глажу их рукой уже более уверенно.

- Головатюк, Андрей Головатюк, - говорю я. Похоже, теперь с моей фамилией у них теперь будут связаны только положительные ассоциации.

Самец вдруг отходит, предлагая мне занять свое место. Я вежливо отказываюсь.

- Зря вы, Андрей Дмитриевич, - говорит Морозюк. - Он ведь признал в вас вожака, самку уступил. А вы… Теперь в избирательном списке он на ваше имя даже смотреть не будет, не призна́ет в вас власть…

- А ты, Иван, стал бы вот так спариваться?

- Был бы я кандидатом в депутаты, я бы в такой ситуации без разговоров согласился занять освободившееся место, и неважно, кто его освободил – он или она…

- М-да, страшная вещь – политика. Радикально меняет представление о людях… Кстати, говорили, здесь есть родник.

- Да, за хутором.

Я оставляю пакеты с продуктами и своими плакатами на траве, мы едем к роднику.

Симпатичное место. Выхожу из машины, становлюсь на корточки и начинаю пить из родника, черпая воду ладонью. И вдруг что-то упирается в меня сзади, я еле-еле удерживаюсь, чтобы не упасть в воду, схватившись одной рукой за камень, а второй – за сердце…

– О, да это же Макар! Видать, запали вы ему в душу, - говорит Морозюк.

Я встаю и оглядываю Макара, который и дотронулся до меня рукой в столь интимный момент – его лицо все еще в колбасных ошметках.

– Надо же, три километра за мной бежал, - говорю я.

– Да Макару и сорок километров не крюк. Его и на белорусской границе вылавливали, и обратно сюда привозили, - говорит Морозюк.

Я глажу Макара. Достаю из кармана стодолларовую купюру, даю ему. Макар нюхает ее и не берет.

– Да он не понимает, - говорит Морозюк. – Ему бы съестного чего-нибудь.

– Идем, - я хватаю Макара за воротник, веду к машине. Достаю из багажника банку с икрой, даю ему. Макар пытается прокусить банку, ничего у него не выходит. Я открываю банку ножом. Макар нюхает незнакомую пищу, потому лезет в банку пальцем и сует икру в рот. Я глажу Макара по голове и говорю: «Голосуй за Головатюка».

– Угу-гу, - мычит от удовольствия Макар.

Я сую ему несколько банок с икрой.

– Да что он с ними делать будет? – говорит Морозюк. - Не откроет ведь.

– Давай, покажу, как открывать, - говорю я Макару. - Берем банку и трем ее о камень. Армейская хитрость!

Кромка банки стирается, и крышку теперь можно поддеть ногтем.

– Понял?

- Понял, Головатюк, камень, - произносит Макар и уходит с банками.

Пора и в обратный путь. Садимся с Морозюком в машину. Только завел, как перед «Тойотой» снова появляется Макар. Уже без банок.

– Закопал уже банки в лесу, наверно, - говорит Морозюк.

Я открываю дверь.

– Ехать мне надо, - говорю Макару.

Он пытается залезть в машину, я его отговариваю:

– Извини, тебе нельзя. Я в Луцк еду. Далеко.

И в этот момент Макар случайно сует палец в прикуриватель, его лицо мгновенно перекашивается от боли.

- Вот черт! – говорит Морозюк. – Как дитя малое.

Я тянусь к аптечке. Но Макар, пописав на палец, быстро справляется с ожогом.

- Ну, здесь и народная медицина, - удивляюсь я. - Как по Малахову.

- Да, перегревы всякие они именно так и лечат. Кондрата зимой так вылечили, когда у него горячка была и температура поднялась. Всем хутором.

Макар понимает, что в машину ему не попасть. Отходит в сторонку, облизывает обожженный палец.

- Пока, каменная душа! - говорю я ему.

- Голосуй за Головатюка, - прощается в ответ Макар.

- Ну вот, не зря съездили, - говорит Морозюк. – Человека говорить научили.

Мы трогаемся.

СЮРРЖИК