Литературный конкурс. Сиреневая замять

Не каждая весна отличается таким сиреневым буйством. Сирень лезла, рвалась из всех ялтинских двориков, расцвечивала закоулки, прикрывала заброшенные пустыри, яркими пятнами оттеняла зелень на косогорах. Казалось, сирень своим торжеством заполонила всю округу.

В последние майские дни побережье мимоходом зацепил циклон. Море штормило. Порывы ветра с дождем помогли угомониться пышному празднеству сирени. Её кусты поникли; лужи рябили опавшими соцветиями. Щемящее чувство опустошенности, потери невольно навевало уныние.

Решение избежать его пришло спонтанно. Как раз предстояли выходные дни - дни торговли книжного базара. В надежде отыскать - таки словарь крымских топонимов, я, бросив ключи от симферопольского жилья и ветровку в рюкзак, буквально сбежала из дома.

Вниз, по пролетам каменных ступеней сквера Марии Чеховой, по расшатанным и плюхающим в лужах плитам дворика Дома - музея Чехова, я заторопилась к троллейбусной остановке.

Что так резко толкнуло меня к этой не запланированной поездке? - рассуждала я сама с собой в маршрутке. Не найдя объяснения внезапному бегству, а скорее всего, чтобы не докапываться до сути этого поступка, я принялась всматриваться в горы. С целью обзора, по обыкновению, села с левой стороны.

Хорошо просматриваемые с автовокзала хребет Кизил-Кая, склон Комбопло, ущелье Уч-Кош, эти тренировочные домашние тропы, остались позади в предгорьях Ялты.

Подъезжая к Гурзуфскому седлу, невольно поёжилась. Однажды здесь случилось заблудиться в сплошном тумане...

А дальше, минут через пять, Парагильмен. Его отвесные скалы неприступны. В обход ведет крутая тропа на Бабуган-яйлу. Прочувствовав крутизну этого подъема, я нашла другой подход. Начало моей тропы - от гончарных печей. Вот он мелькнул, тот самый поворот. До вершины Бабугана, кажется, рукой подать, а пару часиков от трассы протопаешь.

И следом, в Алуштинскую панораму врезаются сразу две вершины - Чатыр-Даг и Демерджи. Со мной последняя была не слишком дружелюбна. В июньскую жару,   взмокшую от подъема, Демерджи встретил на самом верху леденящим ветром. Поучительно. С тех пор, кроме ветровки, в моем горном рюкзаке и свитер, и вязаная шапка, и перчатки с парой запасных носков.

А на Караби-яйле даже... Так, стоп. Зачем бередить душу. Но вот проскочили высоту с отметкой 752 метра над уровнем моря, а заперевальный окоем мне не столь знаком и волнителен.

Привыкший к зелени взор вдруг заволокло сиреневой дымкой. По сторонам дороги замелькали фиолетово-сиреневатые островки. Да, никаких сомнений, это была сирень!

У каждого дома, начиная с Перевального, она ломилась из глубины дворов через заборы на трассу. И как она, сирень-девица, пританцовывая, охорашивалась, и как красовалась перед своенравным ухажером-ветром! Весь этот разноцветный перепляс, от подворья к подворью завихрялся в ликующий хоровод до самой городской черты.

А здесь, это сиреневое поветрие, этот сиреневый "разгуляй", подхватили долговязые кусты городской сирени. Настоящие деревья! Стволы их были толсты, высоки, и казалось, что эти переростки для забавы встали на ходули.

Жаль, ялтинская сирень и понятия не имеет о таких ходулях, подумалось мне. И совсем забылось, что за горным перевалом свои климатические нюансы - свои сроки цветения.

Показался Куйбышевский рынок, пора выходить. У перехода меня перехватил стихийный цветочный базарчик. В этот день он служил полноправной сиреневой

запрудой. Охапки сирени ворохами свисали с парапетов, ведра до отказа были набиты упругими душистыми гроздьями.

Выбрав несколько кистей редких бело-кремовых оттенков, я заторопилась.

Начавшийся майский дождь, всегда желанный, на этот раз не предвещал мимолетности.

Небо, затянутое тучами, обещало неприятности. Раскаты грома, доносившиеся из далека, усиливались. 

Я не успела пробежать квартала, как грянула гроза. Ливень разошелся не на шутку. Вниз по Куйбышевской тотчас забурлили пенистые потоки.

Ветер, откровенно безобразничая, вырывал из рук намокшую сирень. Стекавшие с капюшона струи, застилали стекла очков. Сняв бесполезные окуляры и запрятав веточки под ветровку, я шагала по самым лужам.

Дверь, при последнем повороте ключа, порывом сквозняка рвануло настежь. С грохотом открылись рамы застекленного балкона. Бросившись спасать стекла, я застыла у распахнутого окна.

Вровень с этажом бурлило, переливалось волнами сиреневое море. Кипень сирени, исхлестанная и дождем, и ветром, бесновалась. Ветви, как руки утопающего, то резко вскидывались вверх, то гнулись до самой земли, будто шли ко дну. Слегка затихнув, ветер на мгновения выпускал из цепких объятий истерзанные кусты и они по инерции ходили ходуном, как волны.

За секунду до следующего порыва, я успела, с немалыми усилиями, защелкнуть шпингалеты. В горячке я не обращала внимания на залитый дождем линолеум, на дребезжание стекол. Скорее всего, это была неосознанная защитная реакция от эмоционального всплеска.

Но зрительные картины феерического шоу, от парадного фарса Сирени до кульминационной развязки, уже настоятельно просили осмысления.

Закутавшись в плед, я примостилась к спинке дивана, надеясь согреться и унять дрожь. Тепло и дрема были бы спасительны, но смутное беспокойство не оставляло и в       кратковременном забытье. Привиделся давно позабытый погост, поросший пожухлой крапивой и сиротливой сиренькой... Я вздрогнула и открыла глаза.

Не спалось. Заполночь все затихло. Перед самым рассветом распелись какие-то птахи. Небо прояснилось, и взошедшее солнце уже полновластно главенствовало утром. В безветрии зеленый мир замер.

Взглянуть на сирень за балконом я не посмела. Пусть сиреневые волны останутся моими, они были для меня. Я их видела! Я доверяю своим ощущениям. Растительный мир всегда был подле меня. С малолетства он занимал мое воображение, дарил свои откровения, - только успевай познавать.

Из задумчивости вывел щелчок дверного замка. Открывшийся дверной проем на доли секунды обратился полотном натюрморта с сиренью. Дверные наличники стали рамой, обрамляющей живую картину. В следующее мгновение сирень, словно с холста, выдвинулась из рамы в пространство комнаты, и следом через порог переступила Елизавета. С восклицанием: - "Я как чувствовала, что ты приедешь!" - она протянула мне сиреневый букет.

Хозяйка квартиры, моя дальняя родственница, с весны до осенних холодов живет на даче. Вчерашний ливень их миновал, прошел стороной. Ветки свежей дачной сирени были настолько длинными, что пришлось их обламывать наполовину. Лизавета знает толк во всем, даже сирень у нее редкой пахучести - пышная махровая "Жак Кало", а черешня какого-то необыкновенного сорта, на зависть остальным дачникам.

От приглашения Лизоньки погостить на её дачном раздолье я отказалась. Обменявшись с ней новостями за чаем, отправилась на книжный "развал".

На словарь, честно говоря, я не рассчитывала: год его издания был не из ближайших. Но его-то и посчастливилось выудить у знакомого книголюба-краеведа. За другой, очень мне нужной книгой, по его же подсказке, был смысл наведаться в Университетский городок.

Интуитивно отклонив возможность заиметь желанную книгу, я перешла улицу и на железнодорожной площади села на ялтинский автобус. Заняла место слева, чтобы посвиданничать на обратном пути с морем. Думаю, оно и мне улыбнется, как улыбалось в свое время Чехову.

А книга снова станет интригующим поводом перемахнуть с побережья за Ангарский перевал.