Писатель Анджей Сапковский: «Приятно мечтать о будущем, когда в настоящем только хрен, блин и даже керосина не хватает»
Поляк Сапковский сейчас более популярен и раскупаем, чем Станислав Лем – «национальное литературное достояние Польши». Он четырежды получал премию имени Януша Зайделя – высшую польскую литературную награду в области фантастики. Украина знает Сапковского по его фэнтезийному циклу «Ведьмак» и по провальной экранизации этого хита, отзываясь о которой Анджей, и без того смелый на язык, выражений не выбирает.
– Почему так мало женщин-фантастов? Мозги не так устроены?
– Еще в 40–50-х годах в Америке, которая считается генератором современной фантастики, издатели исследовали аудиторию и установили странные вещи. Во-первых, фантастику чаще читают мужчины. Во-вторых, как правило, молодые. В-третьих, это мужчины, у которых проблемы в жизни, включая проблемы с преждевременной эякуляцией. Тогда же и постановили, что в этом бизнесе места для женщин нет: они фантастику, мол, не читают и понимать ее не могут. Даже знаменитой Урсуле Ле Гуин ее первые произведения велели печатать под псевдонимом U.K. Le Guin, чтобы люди думали, что это мужчина. Сейчас в мировой фантастике соотношение мужчин и женщин – 50 на 50.
– Самый распространенный и неправдивый стереотип о вас?
– Его распространили критики, которые причисляют мои тексты к постмодернистским. Критики не должны писать рецензий на книги своих современников. Интересна книга или нет, будет ясно через века. Поверьте, во времена Шекспира никто не задумывался, что его произведения принадлежат к такому-то революционному направлению в театральном искусстве. В Лондоне просто говорили: «Сегодня в The Globe дают потрясную вещь. Там мужик мстит за смерть отца, и трупов падает целая куча. Класс».
– Многим кажется, что для написания книги фантасту нужно впасть чуть ли не в состояние аффекта. Как вы настраиваетесь на работу?
– Работа писателя от работы пчеловода, сантехника или шахтера ничем не отличается. Так же нужно поутру проснуться, собрать себя в кулак и толкнуть в работу. Правда, у меня есть суточный план-минимум текста. Дело в том, что до писательства я долго работал в совсем другой сфере – занимался офисной работой. Каждый месяц исправно приносил домой зарплату, а потом вдруг сделался писателем. Представляете шок моей жены, которая привыкла к предсказуемой жизни? После того, как я объявил, что отныне буду фантастом, в ее мозгу возникали жуткие картины. Она явно ждала, что теперь, как положено писателю, я буду утром надевать большую черную шляпу с фазаньим пером, впадать в маразм и мелким, но достойным шагом входить в бардак своей комнаты, который будет именоваться «творческим беспорядком», чтобы там творить. Сейчас я даже утренний кофе допиваю за компьютером, чтобы жена видела, что к своему делу отношусь серьезно.
Многим кажется, что фантасты – люди чудаковатые. Что они, например, живут, как дикари: жрут прямо с газеты руками и не пользуются туалетной бумагой, пуская в ход только книги конкурентов. Кто-то думает, что они живут в изолированном мирке с минимумом бытовой техники. Иногда это так: тот же Брэдбери, например, в очень солидном возрасте решился полететь на самолете. Да, я, когда пишу и когда просто живу – это разные люди. Но не надо думать, что раз я писатель фэнтези, то моя способность к творчеству возникает только после того, как начерчу на полу пентаграмму и зажгу черные свечи.
– Говорят, в польском оригинале «Ведьмака» есть нецензурщина. А в русском переводе не увидишь мата даже в диалогах, где герои бранятся.
– Тащите сюда переводчика, дайте по шее этому старому советскому цензору! Джек Лондон говорил: «Мат бросить однажды и в меру – дело мужское и правильное. Но бросать его много – портить эффект». То, что в русском переводе моих книг нет мата, – проблема перевода. В оригинале его хватает. В Польше меня даже боятся пригласить в школу: знают, что я не стесняюсь в крепких словах. Мат – часть любого языка. Даже такого не изнасилованного матом, как польский, где слова «дупа» или «курва» – одни из самых страшных ругательств. И уличная брань может быть выписана красиво.
– В чем отличие славянского фэнтези от американского?
– Славянские языки намного сочнее и сложнее. Американская книга построена на диалогах «он сказал – она сказала». Нам никто не позволил бы так писать. «Он задумался, он заикнулся, он прошептал» – всегда с оттенками. Наши люди очень рано начинают читать. Русский, поляк, украинец или чех в 12 лет больше начитан, чем американский студент, и ему уже нужно давать хорошие вещи. Американца же до студенчества и дальше можно кормить книжным гуано.
– Как вам удалось соперничать с авторитетом и славой Лема?
– Я начинал, когда в Польше поляков издавать не хотели. Да, маленькие рассказы брали в журналы, но о том, чтобы напечатать роман – и речи быть не могло. И долго-долго издатели твердили одно: «Ну кто будет покупать польского фантаста, если это не Лем?» Потом все изменилось: поверили, что и я могу продаваться. Это была революция в мозгах. Из польских авторов Лем, у вас, пожалуй, сейчас больше известен, а в Польше все наоборот: не продается, его перестали читать.
– Говорят, поляки плохо относятся к творчеству на экспорт. Когда, например, Брыльска снялась у Рязанова, в Польше к ней охладели: усекли премии, не взяли в Союз актеров. Вас не клеймят?
– Я бы удивился, если бы мне в Польше сказали: «А почему это ты у москалей печатаешься?» Только что смотрел картину, снятую на основе пушкинского сюжета, где в главных ролях – польские актеры. Профессия актера, как и писателя, – это бизнес. И отказываться от заграничных предложений – терять в деньгах. А Брыльску перестали снимать в кино, потому что когда она начала играть, то была красивой и молодой девкой, а сейчас – старая баба, метящая на роли молодух. Пусть сидит дома. Старых баб у нас и без нее хватает.
– А доведись вам кого-то сыграть, кого бы воплотили?
– Казанову. Надеюсь, мне позволили бы сделать много дублей в съемках постельных сцен. Вообще, хотел бы попасть в ХІХ век: женщины загадочные, показали щиколотку – и ты в экстазе от своего воображения. Но согласен на ХІХ век только при условии, что там уже изобретут к тому времени сливной бачок и душ.
– Ваши ответы слишком прагматичны для фантаста. В чудо хоть верите?
– Нет. Если кто-то начинает вопить: «О, вот в том окне постоянно появляется лик Матери Божьей, это знак!», то у меня на это ответ простой: «Вымойте окно, товарищи!» Чтобы писать фэнтези, необязательно верить в чудо. Фантасты используют для книг сюжеты обычных сказок. Тот же Фродо-Иван-дурак бредет через поля Мордора, чтобы бросить драгоценное кольцо в вулкан. Возможны вариации: например, Иван по дороге целует жабу, которая превращается в красавицу эльфийку и дарит ему на счастье пояс верности и оберег от напастей. Или Иван отказывается от счастья в личной жизни: мол, «царевну мне не надо, чуду-юду я и так победю». Почти всегда все сводится к убийству дракона и женитьбе на принцессе.
– Анджей, а вы-то сами состоите в польском Союзе писателей?
– Да, но из экономических побуждений. Мои книги для меня – единственная работа. Поэтому я должен выплачивать страховые взносы, чтобы в старости спокойно уйти на пенсию. А будь я писателем незарегистрированным, это было бы невозможно. Так что у меня есть эта бумага из Союза. Я писатель по бумагам. Во всех смыслах.
– Сейчас знаменитости страхуют части тела, которые обеспечивают им деньги и славу. Дженнифер Лопес, например, застраховала попу, Рикки Мартин – голос. А что бы вы застраховали?
– Давайте я вам на ушко...
– Как вы думаете, почему сейчас, в эру продвинутых технологий и обустроенного быта, люди читают фантастику и фэнтези?
– Фантастику сейчас читают меньше. Вспышка интереса к ней была в советские времена. Хорошо ведь читать о будущем, где все утюги греют, лифты ездят, а «Докторская» – не дефицит. Все мечтали о полетах на Марс, который тут же переименовали бы в «Маркс» и устроили бы там «универМаркс», в котором было бы все, начиная от биг-Марксов и заканчивая икрой. Приятно же мечтать о будущем, когда в настоящем только хрен, блин и даже керосина на лампы в деревнях не хватает. Что касается фэнтези, то отвечу словами Геральта из «Ведьмака»: «Люди любят выдумывать страшилищ и страхи. Тогда сами себе они кажутся не столь уродливыми и ужасными. Напиваясь до белой горячки, обманывая, воруя, исхлестывая жен вожжами, моря голодом старую бабку, четвертуя топорами пойманную в курятнике лису или осыпая стрелами последнего на свете единорога, они любят думать, что ужаснее и безобразнее их все-таки привидение, которое ходит на заре по хатам. Тогда у них легчает на душе. И им проще жить».
Виктория КУЛЬКО