Литературный конкурс. И бабушка и май
Не помню, почему утром 9 мая нас с Капитаном понесло на рынок. Наверное, были у нас какие-то похмельные студенческие дела,наверное, возникло в наших измученных минувшей бессонной пьяной ночью ощущение праздника.
Как бы там ни было, а около семи утра мы, немного помятые, но в приятной эйфории, нарисовались на «пятачке» – среди ларьков перед входом на рынок, где ранние бабушки промышляли продажей пива, водки, самогона на разлив, цветов и лука, каких-то цветных тряпок, сигарет и всякого такого разного, чем могут утром торговать бабушки на «пятачке» провинциального рынка.
Мы учились на русско-английском отделении филфака и иногда, в какой-нибудь забегаловке, набравшись достаточно пива, выдавали себя за иностранцев и начинали разговаривать друг с другом и с окружающими на английском. Кто-то не верил, потому что сидел рядом с нами с самого начала, когда мы еще были трезвыми украинцами, и только посмеивался. Но вновь прибывшие велись и с интересом поглядывали в нашу сторону, а иногда даже какой-то подвыпивший мужичок пытался завести с нами разговор и объяснить нам, чужакам, все тяготы жизни в Украине. В ход шли жесты и мимика, какие-то условно английские слова, угощение водкой. Снова и снова повторялись имена, которые не могли выговорить ни мы, ни он. Мы делали непонимающие лица или тупо кивали с пустыми глазами, мужичок горячился, звал за столик своего корешка и обсуждал с ним нашу непонятливость и тупость и проблемы коммуникации. Но они старались держать марку, не ударить лицом в грязь перед «американцами». Они сдерживали себя, стараясь казаться трезвее, чем были на самом деле, пепел всегда сбивали в пепельницу и вместе с отрыжкой давили в себе маты, ежесекундно грозившие вырваться из их пропитых глоток. Они следили друг за другом, контролируя свое поведение, и были щедры. Ни разу никто не просил у «американцев» денег на угощение. Они гордо пили на свои, а «американцы» милостиво позволяли себя угощать.
Странное это было чувство – видеть все словно со стороны: свой город, своих людей, свою жизнь. Иногда приходило ощущение, что мы действительно нездешние, что вот сейчас закончатся эти посиделки, мы простимся с аборигенами, которые будут писать нам свои адреса на грязном столе и звать в гости, пойдем в гостиницу, проспимся, переоденемся, а потом возьмем такси и поедем на вокзал, а потом самолет и какой-нибудь Миссури или Монтана, а там все наше, родное и близкое – жизнь, работа, друзья, страна. И не нужно завтра идти на пары, учить какую-нибудь муть, договариваться в группе про взятку преподу, сдавать экзамены, а потом не нужно искать работу, работать, зарабатывать, жениться, растить детей, общаться с родственниками, обсуждать с такими же, как ты, общие проблемы, тебе не интересные, и все время тосковать о чем-то. Словом, ощущать себя чужаком было приятно. Очень приятно.
Вот и в то утро мы подошли на «пятачок», разговаривая на английском. Нам нужны были сигареты и пиво. Старушка в тихой панике пыталась понять, чего мы хотим. Мы показывали пальцем и несколько раз переспрашивали цену. Продажа нам пива и сигарет стала общим делом, сплотившим всех присутствовавших на бабушек. Советы, смех, замечания в наш адрес, легкий налет недоверия и сомнений.
Отоварившись, мы уже собирались идти, когда я заметил бабушку, которая стояла в сторонке, на обочине дороги с какими-то синими цветочками. Не уверен, но, кажется, это были фиалки. Мне вдруг понадобились фиалки. С открытым пивом, дымящимися сигаретами мы подошли к ней и спросили: «How much?». Она вопросительно смотрела на нас. «How much?» – повторили мы свой вопрос. Наконец, она догадалась: «Ні, ні, нічого. Беріть так». Мы отказывались, она настаивала и вот, наконец, мы с Капитаном стоим с нелепыми букетиками в одной руке и с пивом в другой, и не знаем, что делать дальше. А бабушка собирает букетики и куда-то собирается. Мы спрашиваем, куда она идет. Теперь нам легче понимать друг друга, благо Капитан вспомнил, что он из канадской диаспоры и от деда немного знает украинский. С утрированным акцентом он выясняет, что бабушка собирается на городское кладбище, на могилу павших солдат. Мы не смогли выяснить, похоронен ли там кто-то из ее родных, или она просто считала своим долгом в этот день навестить тех, к кому уже некому прийти. Мы пошли с ней, со своими букетиками и пивом. Мы несли ее увесистую сумку, поднимаясь вверх по проспекту, расспрашивали ее о жизни, о празднике 9 Мая, рассказывали о трудной судьбе своих предков, которые вынуждены были эмигрировать перед войной, рассказывали о своей сказочной заграничной жизни, сокрушались бедам, выпавшим на долю нашего народа здесь и вообще. Капитан на ломаном украинском пытался перевести мои вопросы и ее ответы. Уже припекало солнце, подъем казался бесконечным, мы крутили головами, осматриваясь по сторонам, стараясь уверить себя, что впервые видим эти до тоски знакомые дома, улицы, заборы, деревья. По дороге к нам присоединилась еще одна бабушка, направлявшаяся на кладбище. «Іностранці, а такі людяні», – отрекомендовала ей нас наша провожатая. Начались новые вопросы-ответы, сокрушенные кивания головой, вздохи и ахи, сплескивания руками.
Наконец, мы подошли к воротам кладбища. Разговоры затихли. Выстроившись гуськом за бабушкой, сквозь узкие проходы между могилами и деревьями, ступая след в след, мы вышли к серому памятнику с серым бойцом, навеки застывшим в своей атаке. Пели какие-то кладбищенские птицы, светило солнце, летали насекомые, мы молчали. Потом бабушка, скорбно вздохнув, двинулась к памятнику и положила к подножию цветочки. Мы тоже сделали это, а я еще взял и поцеловал пыльный бетон. Встал на колени, наклонился и поцеловал. А потом стоял и слизывал пыль с губ. А бабушка достала из сумки хлеб и яички, и положила их на памятник, и дала нам по одному, и скорлупу собрала в пакет, и мы стояли и давились яйцом и хлебом, и у меня на зубах скрипела земля.