«Моджахед» и «шурави» сейчас объясняются в любви

«Вы храбро дрались, вы нас убивали, а потом вы садились с нами за один стол и пили водку. Вы никогда нами не брезговали. Когда я подхожу к американцу здесь, в Афганистане, он первым делом наставляет на меня автомат. Он меня и боится, и презирает. Он никогда не выпьет со мной и не разделит со мной хлеб. Потому что я для него низшее существо. А русский был братом. Даже когда убивал.»

Дело было в горах Афганистана. Наша машина, попав в глубокую яму на разбитой дороге, так сильно накренилась, что я вскрикнула от испуга. Идиот-водитель захихикал от удовольствия и, показывая на меня пальцем, сказал: «Смотрите, она боится!» «Это ты, дурак, боишься, - оборвал его замначальника местной полиции Акрам. - Она шурави (советская). А шурави никогда ничего не боятся!» Я раздулась от гордости как лягушка, получив в награду этот почти забытый титул «советская».

Слово «шурави» в нынешнем Афганистане - как медаль за храбрость, звание круче генеральского, дань сентиментальности любимому врагу. В этой стране, где война есть нормальное упражнение инстинкта, освященного обычаем, русские показали и широту натуры, и щедрость, и умение драться до конца. Время стерло ошибки и ненависть. Осталось уважение сродни тому, какое сильный зверь испытывает к столь же сильному, и подобие ностальгической нежности к тем, кто строил здесь госпитали и заводы, открывал школы и прокладывал дороги, кто был достойным противником и заклятым другом.

Когда русские вошли в Афганистан, Збигнев Бжезинский, советник президента США Джимми Картера по вопросам национальной безопасности, произнес знаменитую фразу: «У нас появился исторический шанс дать Советскому Союзу свой Вьетнам». Мы получили свой Вьетнам, но это никого и ничему не научило. Афганистан, эта яростная земля с гибельным климатом, всегда будет точкой пересечения стратегических интересов могущественных держав. Теперь мы, русские, в свой черед, не без злорадства наблюдаем, как другие в Афганистане ломают себе шеи и наступают на те же грабли.

Брошенная техника советских времен.

Кабул. Что переменилось?

Все и ничего. Пять лет я не была в этом городе. Пыль по-прежнему стоит столбом и нет канализации. Но выросли роскошные отели (куда, однако, талибы умудряются подбрасывать ночные письма иностранным постояльцам, обещая им День Гнева), появились рестораны для «западников», охраняемые круче, чем военные объекты, на улицах можно встретить женщин с открытыми лицами. Но главная перемена - это СТРАХ, поделивший Кабул на два города - «белый» и «черный». «Белый» город иностранцев с наступлением темноты прячется в чистенькие, охраняемые солдатами и колючей проволокой дома, в цивилизованную «тюрьму», а «черный» город берет власть в свои руки. Он взрывает бомбы и похищает людей, планирует заговоры и торгует героином. Два Кабула фактически не имеют точек соприкосновения и живут параллельной жизнью.

«Бежать иль не бежать? Вот в чем вопрос...» - восклицает местный английский журнал для иностранцев «Афганская сцена». Вопрос отнюдь не праздный, и каждый решает его для себя. Редкий «западник» передвигается без охраны, и я была, пожалуй, единственной иностранкой, ездящей на местном такси (не из храбрости, а из жадности, чтобы не платить за охрану и дорогое «англоговорящее» такси). Первый раз, когда таксист заблудился (в Кабуле нет ни названий улиц, ни номеров домов) и машину окружила толпа оборванцев, по которым явно плакала тюрьма Гуантанамо, я по-настоящему испугалась. «Здравствуй, шурави!» - по-русски кричали оборванцы, и я пожала десяток темных, как сажа, рук, тянувшихся в окно машины. Нам охотно объяснили дорогу и на мое местное «ташакор» радостно закричали «спасибо».

Один из «моих» таксистов по имени Абдулла мог даже сносно объясняться по-русски. На вопрос, сколько ему лет, ответил неопределенно: «Сорок - сорок пять». (В Афганистане многие понятия не имеют, сколько им лет, и не придают возрасту большого значения. Дни рождения здесь не празднуются, и после долгих подсчетов люди отвечают весьма приблизительно.) Зато Абдулла четко помнил: когда русские ушли из Афганистана, ему было двадцать. «Брежнев - хорошо, Горбачев - плохо», - сумрачно сказал мне Абдулла. «Почему же?» - удивилась я. «Брежнев был, шурави пришел. Горбачев был, шурави ушел. Нехорошо». У моего собеседника готов ответ на все политические вопросы современности: «Американцы - плохо. Буш - мафия. Карзай - мафия. Социализм и коммунизм - хорошо, империализм - плохо». Я совершенно неприлично засмеялась, и Абдулла обиделся: «Зачем смеешься?» Я извинилась. Можно только восхищаться живучестью советской пропаганды. Вот человек, столько лет не говорил по-русски, почти забыл язык. Но ты разбуди его ночью, и он тут же ска

жет: «Коммунисты молодцы, капиталисты подлецы».

Перевал Саланг. Памятник советскому солдату Сергею Мальцину.

Кабул считается самым благополучным городом Афганистана. А уже до знаменитого аэропорта Баграм (всего-то полчаса езды от столицы) частные охранники требуют 500 долларов за доставку клиента. На восток Афганистана не сунешься, там держат власть неистовые полевые командиры вроде Гульбеддина Хекматияра. Юг страны в руках талибов и полностью отрезан от центра огнем войны, и разве что сумасшедший рискнет ехать туда на машине. (Войска НАТО на юге создают активную иллюзию военной деятельности, но, в сущности, охраняют сами себя.) На севере хозяйничают разбойники, двигаться можно только днем, поручив себя воле Аллаха, а с наступлением темноты путешественники укрываются в нищих гостевых домиках, где до рассвета рассказывают друг другу истории о ночных убийствах и ограблениях.

Президента Афганистана Хамида Карзая иронично называют президентом Кабула. Там, где начинаются дороги, заканчивается хрупкий мир, официальная власть и цивилизация.

Афганские дороги

Они, несомненно, прокляты. Каждый их метр слышал больше ругательств, чем любая дорога в мире. Расстояние здесь меряют не километрами, а часами пути. Вы смотрите на карту и прикидываете: ну что такое 250 километров? Максимум четыре часа езды. Как бы не так! Все восемь, а то и девять. К плохим дорогам прибавьте причуды бесноватой природы: бури, ливни, вызывающие наводнения, камнепады, снежные завалы в горах.

Однако ни бандиты, ни талибы, ни война, ни природные катаклизмы не останавливают экстремалов-туристов. Прославились два итальянских велосипедиста, проехавших почти весь Афганистан (их потом видели в одном из баров Кабула, пьяных в стельку от счастья). Недавно через столицу пешком прошла семья английских путешественников (муж, беременная на восьмом месяце жена и маленькая девочка). Никто не знает, откуда они шли и куда. В мае был скандал с двумя альпинистами из Подмосковья. Во время боевой операции против талибов в Нуристане американцы сняли россиян прямо с гор (чудом не подстрелили). Потом их забрало наше посольство. Альпинисты, кстати, страшно возмущались, что им не дали покорить какой-то пик. А два месяца назад неизвестные убийцы перерезали горло влюбленной паре немецких журналистов (они поставили на ночь палатку на берегу реки). И последняя печальная новость: исчезновение русского путешественника - Сергея Березницкого.

Уличные посиделки длятся от рассвета до заката.

Пускаясь в путь, вы рискуете и жизнью, и кошельком, а значит, доберетесь до цели иншаллах («если захочет Аллах»). Когда мы ехали на север через мрачный туннель перевала Саланг, построенный русскими, мой водитель Рахмун в ужасе вспоминал прошлую зиму. «Нас засыпало снегом в туннеле на двое суток, - рассказывал он. - Я остался без еды и воды, ел один снег. А когда нас откопали, я вышел на улицу и ослеп, ничего не видел после стольких часов, проведенных в темноте».

У туннеля Саланг - печальная слава. Каждую зиму здесь гибнут люди. После туннеля последнее, что мы видели отчетливо, - скромный памятник советскому солдату Сергею Мальцину, погибшему в 1985 году. Потом завыл ветер, и в одно мгновение все исчезло. Пыльная буря! Небо смешалось с землей. Машина встала. Вокруг - непроглядная белая тьма. Дышать невозможно даже в машине - пыль проникает в любые щели. На зубах скрипит песок, в горле скребет, глаза краснеют и слезятся. Несколько часов мы двигаемся наугад. На дороге неподвижно стоят оцепеневшие от страха и ослепшие от пыли ослики. К вечеру тьма из белой становится оранжевой, марсианской.

Только к ночи мы добрались до Кундуза, что недалеко от таджикской границы. И тут как назло хлынул ливень, от чего мгновенно раскисли глиняные дороги. Я выпрыгнула из машины и увязла в грязи по щиколотку, как муха в варенье. Вокруг - ни огонька. Буря сорвала провода и лишила весь район электричества на несколько дней.

Переводчик и водитель нашли приют в гостевом доме, где их любезно предупредили: «Увидите скорпионов - не пугайтесь!» «А что делать-то?» - растерянно спросили ребята. «А ничего. Скорпионы свои, домашние». А меня пригрели в доме ооновских работников, который смело можно называть Домом имени СССР. Там жили два таджика, узбек, два хохла и один белорус. Мне дали комнату и налили водки, потому что я была «своя», из той, уже не существующей страны, оставшейся в нашем детстве и юности. Ночью, при свечах, мы стукнулись рюмочками и выпили за трижды проклятый и трижды прекрасный Советский Союз.

В гостях у наркодилеров

Городок Кундуз - перекресток на путях наркоторговцев и своего рода биржа героина и опиума, где встречаются посредники и устанавливают цены. Именно через Кундуз идет главная наркодорога на Таджикистан, а оттуда в Россию. Вычислить, кто в городе занимается страшным делом, не составляет труда. Прямо в грязи поднимаются новенькие, блестящие особняки, чьи хозяева катаются по городу на неуместных «Лексусах». Наркодоходы (а других доходов в здешних местах не бывает) растут как на дрожжах. Вся экономика Афганистана переживает сейчас настоящий героиновый бум, на глазах превращаясь в почти легальное наркогосударство. За последние пять лет площадь плантаций опиумного мака выросла больше чем вдвое, достигнув 165 тысяч гектаров (при талибах - 70 тысяч гектаров). В Афганистане выращивается 92 процента всего мирового мака, а в этом урожайном году производство опиума поднялось до рекордной отметки в шесть тысяч тонн.

Новая, еще не достроенная вилла наркодилера средней руки. Все мы не без приятности располагаемся на дорогих красных коврах. На потолке множество лепнины, до боли напоминающей дома «новых русских» после перестройки. В ожидании хозяина все пьют бесконечный чай и ведут светскую беседу. Поскольку я «шурави» («советская»), мне стараются сказать нечто приятное: «Вот у нас в Тадж-Кургане в таком-то году воевали ваши спецназовцы. Какие люди были! Здоровенные лбы! Сколько наших положили!» Все уважительно цокают языками и качают головами. Дикие натуры умеют ценить мужество, а особенно мужество врага.

В гостях у наркодилеров

...Входит хозяин дома по имени Мирвайс (имя изменено), молодой мужчина с хитрым лицом и быстрыми глазами, жмет мне руку и садится на ковер, поджав под себя маленькие красивые босые ступни. «Спрашивайте!» - весело говорит он. «Как идет ваш бизнес?» - задаю я нейтральный вопрос. «Трудно, - отвечает Мирвайс. - Я, видите ли, мелкий дилер. Сейчас весь бизнес наркотиков подмяли под себя американцы. Им не нужны мелкие торговцы, и они нас выжимают, хотят стать монополистами. Так что нам приходится вступать в переговоры с крупными и опасными людьми». У меня брови ползут вверх от удивления: «Вы хотите сказать, что НАТО участвует в наркобизнесе?» «Да нам не важно, как они себя называют, - нетерпеливо говорит Мирвайс. - Это американцы. Среди них есть и военные, и официальные лица, и просто частные дельцы. Это большое дело. Если вы сунетесь в горный Бадахшан, через который по тайным тропам героин идет в Таджикистан, вас просто убьют - и убьют, скорее всего, не местные люди, а американцы, которые охраняют в горах этот бизнес. На рынке героина всегда должен править кто-то сильный, и это правильно. Во времена талибов бизнес на севере контролировали чеченцы и узбеки, а на юге - пакистанцы и арабы. А сейчас американцы. Неужели вас не удивляет, что за последние пять лет, когда иностранная армия пришла в Афганистан, наркоторговля увеличилась вдвое? Делайте выводы!» «Если б афганская полиция или армия НАТО хотели уничтожить посевы мака, они бы сделали это за два дня! - вступает в разговор еще один наркодилер, Ажмал (имя изменено). - Достаточно в нужный момент опылить мак пестицидами. Да мало ли способов! Вся война в Афганистане началась из-за наркотиков. Американцам был нужен Ирак из-за нефти, а Афганистан - из-за героина. А талибы - это просто удобный предлог».

«А вы сами когда-нибудь пробовали героин?» - спрашиваю я Мирвайса. «Ну что вы! Эту гадость? Да ни в жизнь. Я боюсь зависимости от героина. Слишком много видел наркоманов».

Страх перед наркозависимостью не мешает Мирвайсу продавать героин по 2800 долларов за килограмм. В Таджикистане героин стоит уже 5000, в Москве - от 40 тысяч долларов, а в Европе - 100 - 120 тысяч долларов. Еще пару лет такой работы - и в доме у Мирвайса даже туалеты будут отделаны лепниной и золотом.

В конце беседы в залу врывается дедушка, старый моджахед. «Здравствуйте! - по-русски кричит дедушка и бросается жать мне руки. - Чаю хочешь? - спрашивает он, хотя я уже выпила три чайника. - А сахар? Спать у нас, кушать у нас, гостем будешь». Дедушку распирает от счастья (еще бы, «шурави» в доме), и я с трудом вырываюсь из его цепких объятий. «Жена или девочка?» - спрашивает он, что значит: замужем или не замужем? «Жена», - отвечаю я, и старый моджахед на минутку расстраивается. Тут все начинают вспоминать, что у них в Кундузе есть свой местный «шурави» - бывший советский военнопленный, принявший ислам, по имени Никмахмад.

Бывший советский солдат Гена со своей афганской семьей.

Бывший Гена и злая афганская жена

С Геной из Донбасса, пардон, с Никмахмадом мы встретились в центре Кундуза, и я не сразу его признала, тщетно пытаясь найти славянские черты в этом бородатом мужике. «Да это я, я! - радостно кричит он. - Пойдем ко мне домой, с семьей познакомлю».

В убогой глиняной мазанке Гена накрывает щедрый стол, или, точнее, ковер (мы все сидим на полу на подушках), шашлыками, лепешками и достает заветную бутылочку с остатками водки. «Ну, по рюмочке! - Мы чокаемся за знакомство, и Гена вздыхает: - Здесь и выпить-то не с кем!»

Гена знакомит меня с женой по имени Бибихаво (что значит Ева) и четырьмя прелестными детьми. Жена - полная цветущая женщина (чем-то напоминает хохлушку) в своем лучшем блестящем наряде (переоделась для гостей) и с целым килограммом золота на шее, пальцах и в ушах. «Это здесь традиция такая, чтоб муж золото дарил, - объясняет Гена. - Пришлось раскошелиться!» Бибихаво придирчиво спрашивает у моего переводчика Сами, кивая на меня: «А чего у нее волосы короткие? Как у мужчины». «Ну, мода у них такая», - застенчиво объясняет Сами.

«Как я попал в Афганистан? Да как все, - рассказывает Гена. - В 1983-м меня, восемнадцатилетнего, забрали в армию. Я тут видел фильм «9 рота», чуть не заплакал, все там правда. Только нас никто не спрашивал, как в фильме, хотим мы в Афганистан али нет. Отправили сначала в Узбекистан, а после трех месяцев и 20 дней подготовки - в Кабул. Видишь, я хромаю? У меня одна нога короче другой на несколько сантиметров. Это память о Советской армии - мне шпалу на ногу уронили и пальцы перебили. Провалялся в госпитале больше месяца, воспаление вверх пошло. Еле починили меня, только нога все усыхает с каждым годом. После госпиталя меня отправили на север и поставили охранять мост в одном местечке - где-то между Тахором и Кундузом. Я каждую ночь слышал, как в пять утра кричит мулла, и думал: кто ж так кричит? Может, убивают кого, а человек свободы просит. В общем, однажды не выдержал и пошел тайком посмотреть. Так меня и взяли моджахеды. Направили на меня автомат и говорят: «Бача (парень), ислам или паф-паф?» Я думаю: ну, паф-паф всегда успеется, да и рано мне помирать. Уж лучше тогда ислам. Меня бросили в какой-то сарай, потом принесли чай, сахар и лепешки. Я поел, чтоб голодным не помирать. Так и остался с ними жить. Шесть месяцев они меня учили исламу, как молиться и все такое, а потом меня взял к себе водителем полевой командир Амир. Хороший был мужик, не обижал».

«Пройду по Моджахедовой, сверну на Талибанскую и на Свободной улице я постою в тени». Эту убогую улочку в Кундузе американцы торжественно назвали авеню Свободы.

«А разве тебя наши не искали?» - «Конечно, искали. Ходили по разным кишлакам и деньги предлагали за информацию и помощь. Мне об этом потом моджахеды рассказали. Только меня охраняли строго. И еще я боялся: вот найдут меня наши, что они со мной сделают? Меня за самоволку сразу под трибунал и пятнадцать лет тюрьмы. И еще спросят строго: почему остался в живых? Нас в армии ведь как учили: советский солдат живым не сдается, последний патрон для себя. А я живой, значит, предатель.

Одним словом, прижился я. Прошло шесть лет, и старейшины решили меня женить. А я чего? Я не возражал, раз уж так жизнь складывается. Я к тому времени даже на калым (выкуп) невесты сумел 2000 долларов заработать». - «А ты до свадьбы жену видел?» «Нет, конечно. Только в первую ночь и разглядел. Ей тогда четырнадцать лет было. Сидит такая испуганная, как зверек, совсем дикая. Она ведь даже в школу не ходила, ни читать, ни писать не умела. Я попытался ее обнять, а она как врежет мне ногой - да прямо по мужскому достоинству. Я ей говорю: «Да иди ж ты отсюда, дурная какая!» Ну, потом привыкла она ко мне, а в 15 лет уже девочку мне родила. Только первая дочка долго не прожила, заболела воспалением легких. А сейчас посмотри, какие у меня дети славные выросли. Ну, давай еще по рюмочке, по последней!»

Из плена Гену пытались вытащить несколько раз. Первую попытку предпринял Красный Крест. В 1991 году на таджикскую границу привезли отца Гены. «Меня тогда вызвал мой полевой командир Амир и говорит: «Разрешаю тебе повидаться с отцом, но только повидаться. С тобой поедут семь моих телохранителей. Если попробуешь сбежать, им дан приказ живым тебя не отпускать». В нужный день мы все съехались к реке на границе, отца с охраной на машине доставили русские пограничники. Что сказать? Обнялись и заплакали. Отец не сказал мне тогда, что мать умерла, не дождалась. Все плакали: пограничники рыдали, люди, которые привезли отца, заливались слезами». Голос у Гены дрожит. «Пограничники мне говорят: «Гена, беги, мы тебя прикроем. Давай, пока мы здесь, переходи границу, и ты на свободе». А я помнил: Амир сказал, что пристрелят меня. Я отцу говорю: «Ты не переживай, я завтра приду». И... не пришел». Гена вздыхает. «Отец меня тогда три дня на границе ждал, не дождался, уехал. Это был последний раз, когда я его видел. Сейчас его уже нет на свете. Остался у меня только брат, ждет меня дома, в Донбассе».

После Красного Креста Гену тщетно пытались вывезти на родину сначала украинское, потом русское посольства. «А все моя дура уперлась, - говорит Гена про жену. - Нам уже билеты купили, привезли в Кабул, поселили нас в гостинице. На Украине правительство квартиру выделило, журналисты с цветами у трапа ждали, президент был в курсе, брат кабанчика зарезал. И тут моя жена в гостинице разболталась с каким-то официантом, а тот ей брякнул: «Мужа твоего там убьют, а тебя замуж за кого-нибудь выдадут». И все. Уперлась, как баран: «Не поеду!» А когда русские приехали сюда за мной, так она даже полицию вызвала. Мол, муж хочет уйти к неверным. Меня избили, связали - и в участок».

Сегодня улицы Кабула патрулируют не «шурави», а солдаты НАТО.

Пока мы с Геной беседуем, жинка его Бибихаво допрашивает моего переводчика и водителя. «Эта женщина приехала увезти моего мужа?» - грозно спрашивает она. «Ну что вы! Нет!» - смущенно уверяет ее мой переводчик Сами. «Муж мой сутенер, сволочь и алкоголик, - доходчиво объясняет ему Биби. - Я сейчас возьму бутылку водки и разобью об его голову! А если он посмеет уехать, мои братья его и там найдут и горло ему перережут. Не, нам туда ехать нельзя! Там одни неверные живут. Если мы к нему уедем, сами станем неверными». И переводчику, и водителю - красивым, свежим парням - чуть больше двадцати. Они с ужасом смотрят на грозную Биби, и в глазах у них один вопрос: неужто все жены такие? (А я подумала, что освобождать женщину Востока - дело не только опасное, но и бесполезное. Недавно в афганском парламенте горластые и шумные депутатши устроили скандал. «Спикер, а, спикер! - закричали они с места. - Нас тут во Францию посылают на стажировку в парламент. Велели фотографии принести. Мы им приносим, а они говорят: «Ничего ж не видно! Вы хоть ушки откройте!» Сегодня они просят ушки показать, а завтра что? А? Мы приличные женщины, не какие-нибудь там!»)

«Рожденные в СССР»

Когда Гена совсем раскис от водки, его охватила ностальгия. «Представляешь, 23 года борща не ел!» «Да плюнь ты на все, Гена! - говорю я ему. - Съезди хоть в гости на родину». «Не, а детей как оставить! Давай я лучше завтра смотаюсь к таджикской границе за водкой. Посидим по-человечески!» Я смотрю на матерую Бибихаво и думаю, что завтрашняя пьянка может стать последней в моей жизни.

«А как же ты, Гена, при талибах выжил?» «А что талибы? Они шурави уважали, и не только меня, а других ребят. Тут на севере несколько человек из наших в ту пору проживало. Талибы им жен нашли, денег на свадьбу дали. Они очень ценили бывших советских за религиозность, за порядочность».

Когда я уходила, Гена мне сказал: «Ну, если встретишь Путина, передай привет». «Хорошо, Ген, если встречу, передам. А чем он тебе так глянулся?» - «У него, знаешь, все так прямо, без загогулин».

Я оставила Гену в светлых мечтах, что «вот в следующем месяце и уж никак не позже, чем через полгода, смотаюсь к брату, а он кабанчика зарежет...» Гена - трогательный осколок советской империи, и сколько их, таких осколков, в Афганистане! Людей, для которых еще что-то значат слова «коммунизм» и «интернационализм». Бывших студентов советских вузов. Бывших наших врагов и друзей.

Я помню, как начальник уголовного розыска Баглана, золотой мужик по имени Акрам, показывал мне в горах «советскую школу милиции». Он прицелился в камень в 50 метрах из нового «смит-вессона» и попал. Потом прицелился еще раз и попал в ту же точку. «Так уже не учат», - вздохнул Акрам. Советская империя проводила гениальную политику в бедных странах, приглашая иностранных студентов забесплатно получить образование. Расчет был простой: первый стакан водки, первую девочку, первую драку и первую дружбу не предают. Те, кто жил в советских общагах, навсегда останутся друзьями непонятной страны под названием СССР.

Ответ на вопрос: «Почему нас, бывших врагов, все еще любят в Афганистане?» - я получила от обычного человека по имени Ахмад в гостевом домике в городке Пули-Хумри. Человек уходящего поколения, еще немного говоривший по-русски, но уже худо-бедно объяснявшийся по-английски, объяснил мне просто: «Вы храбро дрались, вы нас убивали, а потом вы садились с нами за один стол и пили водку. Вы никогда нами не брезговали. Когда я подхожу к американцу здесь, в Афганистане, он первым делом наставляет на меня автомат. Он меня и боится, и презирает. Он никогда не выпьет со мной и не разделит со мной хлеб. Потому что я для него низшее существо. А русский был братом. Даже когда убивал».

Слушая эти странные, горькие и радостные слова из прошлого века, я вспоминала строки из песни группы ДДТ «Рожденный в СССР»: «Ты вчера был хозяин империи, а теперь сирота».