Спартак Мишулин: "Все люди — приспособленцы. И во многом предатели"

В последнем интервью для «Сегодня» Спартак Мишулин рассказал о самом лучшем в СССР Карлсоне и о легендарном Саиде

Видео дня

На днях было 40 дней с тех пор, как не стало Спартака Мишулина, знаменитого Саида и лучшего Карлсона. Незадолго до смерти наш корреспондент беседовал с артистом — в Те­атре сатиры, в гримерке. За стенами было гулко — от лет­ней тишины уснувшего театра до нового сезона — и пахло краской. Мишулин сидел перед зеркалом за пустым столом, где не было баночек с гримом, стаканов с чаем, всего этого рабочего беспорядка. Одет просто — неброская рубашка, джинсы. И так же просто гово­рил — быстро увлекаясь, от­крыто, частенько пропуская грубые словечки и шутки.

— Спартак Васильевич, ка­кие события вашей жизни вы считаете самыми значимы­ми?

— Самое значимое — то, что я родился.

— И, судя по всему, роди­лись не зря.

— Зря или не зря — не знаю. Вообще, каждый чело­век рождается для чего-то, на­верное. Некоторые думают, что рождаются для сексуальной жизни, некоторые — для зара­ботка денег, некоторые — что­бы звезды на небе считать.

— Каким вы были в дет­стве?

— Я не очень хулиганил, больше балагурил, но в то вре­мя это называлось хулиган­ством. Я учился хорошо, но на уроках болтал, иногда учителя прекращали вести урок и гово­рили: «Пусть Мишулин вам урок представляет!..» Я очень много занятий пропускал, по­тому что часто убегал из дома, но почему-то все знания дава­лись мне легко. Единственная у меня сложность была, по-мо­ему, алгебра. А вот геометрию я просто знал наизусть! Даже когда был экзамен, я сказал преподавателю: «Давайте не я, а вы откроете мне любой би­лет, любые вопросы, и я отве­чу». Она говорит: «А я вам пять билетов открою!» — «Откры­вайте!» И я на все пять билетов ответил!

— Ваше детство пришлось на войну...

— Которая отняла это дет­ство. Пусть сталинское, но бы­ло какое-то детство, а война... Всю войну я проработал в Ке­меровской области, был и при­цепщиком, и трактористом, и водовозом, то есть все сель­скохозяйственные работы я прошел. Но я не обижаюсь на эти годы, потому что человеку все равно надо как-то узнать жизнь: не из книжки «Поднятая целина», а ощутить эту землю, запах, ее температуру — когда можно сеять, как картошку са­жать, когда надо убирать уро­жай. И там, в Кемеровской об­ласти, я параллельно руково­дил самодеятельностью, даже хором и балетом!.. Хотя сам удивляюсь, как я мог руково­дить балетом — я знал только первую и вторую позиции!..

— Вы сказали, что убегали из дома...

— Ну, мой отец второй, не­родной, немножко выпивал, немножко бил, ругал, и мой протест выражался в том, что с двумя-тремя сверстниками я просто убегал из дома. Деньги у мамы были, она их не прята­ла, и я их потихоньку таскал, чтобы на дорогу хватало. Но мы ездили в вагонах очень просто: там есть ящик для ин­струмента, мы залезали, закрывались и ехали. На останов­ке выходили, а потом опять са­дились.

— И куда ездили?

— На Юг. Ташкент — город хлебный... Куда судьба заве­зет. Потом нас возвращали об­ратно.

— А почему вас назвали Спартаком?

— Дядя мой занимал очень большой пост — он был ректо­ром Академии общественных наук при ЦК партии, откуда вышли все эти (нецензурно выражается) руководители на­ши. Но дядя мой — профессор, доктор исторических наук, и его основные работы были о гладиаторах. И когда я родил­ся, он назвал меня Спартак, а брата моего — Аристоник. Брату сложнее!

— Вы находите в себе ка­кое-либо сходство со Спарта­ком, историческим персона­жем?

— Не-ет, по-моему, он был блондин. А по характеру, мо­жет быть — он боец и я боец. Но боец бойцу рознь. Навер­ное, он боец высшего разряда, а я — по необходимости. Жизнь заставляла бороться, пробиваться, добиваться, об­манывать или идти прямиком — хотя в то время это очень сложно было, идти прямиком. И если говорят, что равнодушие — очень плохое качество, то мне кажется, в то время оно было великолепным качес­твом: ты не касался ни того, ни другого, ни третьего. А как только ты начинал соваться, сразу же сажали.

— Спартак Васильевич, сразу ли вы согласились иг­рать роль Саида в фильме «Бе­лое солнце пустыни»?

— Ну, мне повезло, в об­щем-то, потому что с Владими­ром Мотылем я был знаком, и он предложил мне эту роль. Но когда я выступаю перед зрите­лями, то говорю так: «Поверни­те голову направо и посмотри­те на Востоке — в Туркмении, в Узбекистане — много есть людей, похожих на Саида, ко­торые могли бы сыграть Саида очень хорошо! Но повезло мне!» Правда, я там кое-что пе­ределал, потому что в перво­начальном сценарии Саид был очень разговорчив. А восточ­ные люди больше глазами го­ворят, чем языком.

— Не считаете себя обде­ленным драматическими ро­лями?

— Ну, испокон веков комик хочет сыграть трагика и наобо­рот. Раньше были амплуа, и на этих амплуа зацикливались, потому что если артист был ге­роем-любовником, то у него в репертуаре были Ромео, Фер­динанд и Гамлет. И он разъез­жал по всей Руси великой с этими ролями. Были амплуа комика, социального героя, а сейчас это все, по-моему, смешалось. И мне кажется, что это правильно. Хотя есть и другая сторона. Один академик ска­зал, что отличник, который все умеет, напоминает ему гуся, который бегает, плавает и ле­тает. Но летает хуже орла, пла­вает хуже рыбы, а бегает хуже антилопы.

— Вы ищете объяснения жизненным явлениям или же больше руководствуетесь эмо­циями?

— Интуиция — богатство ощущений, и, естественно, ею подчас руководствуешься и в ролях, и в жизни. А так я могу анализировать, как Маяков­ский: что такое хорошо и что та­кое плохо. Я за свою жизнь по­нял, что пить — это плохо, ку­рить — это плохо, наркотики — это плохо.

— Вы это поняли, попробо­вав?

— Я выпивал и курил. Вы понимаете, какая вещь: если бы не было плохого, то кто бы знал, что такое хорошее, и на­оборот.

— Как вы относитесь к сла­ве?

— Я приведу вам одну цита­ту, очень хорошую. Вопрос: «Как вы относитесь к славе?» Человек отвечает: «Я ее сажаю в чулан и закрываю на замок».

— «А зачем в чулан?» — «Чтобы не мешала работать!» — «А за­чем на замок?» — «Чтобы не ушла к другому!» Очень разум­но.

— Сколько раз я наблюдал вас за кулисами, вы произво­дите впечатление весьма скромного человека. Это дей­ствительно так или это маска?

— Я тихий, стеснительный. Хоть и про себя, но я могу так говорить, потому что я это знаю. Например, у меня было много знакомых членов Полит­бюро. И вот они мне рассказы­вали, что есть актер, не буду на­зывать фамилию, который им все время — по поводу и без — звонит. И меня спрашивают, почему же я не звоню. А я бо­юсь позвонить, потому что вдруг он подумает, что мне от него что-то нужно. Даже на день рождения не решаюсь звонить. Хотя говорят: «Ну чего ты? Звони! Давай!» Но мне не­удобно. Хотя у меня, в общем-то, все есть. Ну, конечно, нет ях­ты и домов в пяти странах. Но я думаю, что это излишество. За­чем? А потом, беднота и богат­ство — они по извращению одинаковы. В бедноте извра­щение от невозможных усло­вий жизни, а в богатстве начи­нается извращение оттого, что уже делать нечего.

— Как вы думаете, красота спасет мир?

— Понимаете, в чем дело, в мире очень много перегородок — национальных, социальных, политических. Люди сами пос­троили себе эти «стены». Но эти стены не доходят до Бога. Бог один! И вот это единство спа­сет. А если будут строить стены до Бога, то может и не спасти.

— Чем для вас стала роль Карлсона в Театре сатиры?

— Это скорее даже не для меня, а для детей России и Со­ветского Союза. Низкий поклон и благодарность Астрид Лин­дгрен, которая, к сожалению, уже ушла из жизни, которая соз­дала такого летающего чело­вечка, в котором по книге есть все — как у ребенка — и зло, и зависть, и насмешка, и жад­ность. Карлсон — лучший друг в мире. Как-то мне звонили из Швеции и спрашивали: «Чем же Карлсон хорош, если в доме все ломается?!» А я им ответил: «Вы неправильно понимаете ребен­ка. Вот у ребенка есть игрушеч­ный автомобиль, и ребенок хо­чет узнать, как автомобиль ус­троен. Он разбирает автомо­биль. А мы считаем, что он его ломает! Приходят родители, на­чинают бить ребенка, ругать. Вы передайте там, в Швеции, что ребенок не ломает, а познает!»

— Вы умеете разбираться в людях?

— Да. В свое время был та­кой гипнотизер Вольф Мессинг. И вот он однажды приехал к нам в ДК выступать, зал был битком, на него ходили, как на Тарзана. И Мессинг подошел ко мне, четырнадцатилетнему, и говорит: «Давайте работать вместе. Мне надо готовить смену, а у вас есть данные». Но я отказался...

— Вы верите людям?

— Нет, никому. Вот социоло­ги определили, что мы за день врем раз двадцать, а может, и больше. Все — приспособлен­цы. И во многом люди — пре­датели. Вот программа была «Слабое звено». Ведущая Ма­рия Киселева — хорошая, мне нравится, но она, извините за грубость, похожа на фашистку в женском лагере! И народу-то это нравится. Нравится!.. По­тому что народ — предатель! Он готов в любую минуту позвонить и сказать, что «у Мишу­лина баба появилась, что он ее ...»! Причем сообщают об этом с большим удовольстви­ем! Это продукт системы. Все ведь жили в страхе.

— Когда выходите на ули­цу, чувствуете на себе внима­ние?

— Я сейчас уже в таком возрасте, когда окружающие перешли от любопытства к уважению. Иногда даже трол­лейбусы между остановок тор­мозят, чтобы меня подвезти! А раньше было любопытство: «Выпей со мной!.. Посиди со мной!..»

Андрей КРАВЧЕНКО, «Сегодня»

http://today.viaduk.net