Гайдамаки: Национально-освободительный разбой

Пожалуй, ни одна война в истории Украины не пользовалась таким вниманием, как движение гайдамаков. Особенно – в советское время. Даже победы Богдана Хмельницкого занимали в этом ряду сравнительно скромное место, да и подавались они небольшим разделом в довольно скромном по объеме «местном» учебнике. Хмельницкий что – он до конца 30-х годов вообще считался «выразителем интересов эксплуататорских классов», хоть и сыгравшим определенную положительную роль в «воссоединении братских народов».

Видео дня

То ли дело – гайдамаччина, воспетая в одноименной поэме Тараса Шевченко, которую школьники проходили на уроках литературы в 8-м классе. Тут и «народное восстание» самых «низов», и некоторые его специфические черты, которые и будут рассмотрены ниже. Особо удивительного в этом нет. Мифы культового произведения как нельзя лучше перекликались с большевистким мифотворчеством, и также, как и последние, могли отлично послужить «делу воспитания советской молодежи» в нужном «партии и правительству» духе.

Ну, например, кульминационная сцена встречи главного героя, сотника Гонты в захваченной Умани со своими сыновьями, имевшими несчастье состоять учениками иезуитского коллегиума. Что, само по себе, вообще-то, не считалось зазорным в среде украинской (даже православной) шляхты – увы, уровень подготовки в «бурсах» родной церкви далеко отставал от школьных наработок «еретического» Рима. Недаром в сходном «коллегиуме» во Львове в свое время учился даже великий Богдан. Но тут же «идет война народная, священная война»? Посему гайдамацкий вождь грозно вопрошает детей:

«Чом ляха не різали

чом матір не вбили

ту прокляту католичку,

що вас породила?»

Ребятам, судя по всему, не приходит в голову резонный ответный вопрос: «А чего ты, папа, сам женился в свое время на «той проклятой католичке», нашей маме – и «породил» нас вместе с ней, а затем согласился отдать на обучение к католикам?». Вместо этого испуганные подростки лепечут «будем різать, тату». В смысле - «проклятых ляхов» - о согласии убить собственную мать, вроде, ничего не говорится. Но Гонту такое половинчатое признание не впечатляет – и он, как и подобает «народному герою», приносит в жертву родительскую любовь ради «священного дела». В результате чего оба сына отправляются в «мир иной». А сам «герой», дабы уменьшить любимым занятием свое горе, приказывает вдогонку за ними отправить и всех их товарищей – учеников коллегиума. И десятки мальчишек, повинных лишь в том, что они либо католики, либо обычные православные, учащиеся в «нехорошем» заведении, живьем бросаются в близлежащие колодцы…

Каково! Павлик Морозов и Тарас Бульба отдыхают. Образ пионера-доносчика, на котором воспитывали советских деток, учил последних предавать «неблагонадежных» родителей. Герой Гоголя убил своего сына – но лишь после того, как он не просто перешел на сторону врага – но и выступил с оружием в руках против бывших побратимов. А тут отец убивает своих детей просто «ради идеи», перед этим призывая тех совершить матереубийство! А дальше – «подставь нужное», вместо «ляхов» – «классовых врагов» для грядущего «построения коммунизма» . Или такое же «построение» - но уже «независимого государства» у любителей «Гайдамаков» из ОУН-УПА. Также упоенно читавших Шевченко, и мало чем отличавшихся и по сути, и по методам от своих «заклятых друзей» из НКВД.

«За волю» воюем, карман набиваем…

Вообще, гайдамаччина эпизодом 1768 года не исчерпывалась, зародившись как минимум, за 35 лет до описываемых событий. Правобережная Украина, оставшаяся по многочисленным договорам с Россией за Речью Посполитой, едва оправившаяся после Руины, все эти годы явно не была «островком стабильности». Потому как причины, приведшие к восстанию Богдана Хмельницкого – засилье магнатов, тяжелая барщина, угнетение православной веры – остались. Как и сопротивление всему вышесказанному со стороны населения. Последнее, правда, уже не приобретало масштаба времен 17 века. И, правда – любому нормальному человеку (даже вместе с семьей) гораздо проще было перебраться в Гетманщину – нежели участвовать в опасных и малоперспективных восстаниях.

Потому, после разгрома войсками Мазепы движения белоцерковского полковника Семена Палия, на этой территории, собственно, не оставалось даже прежнего казацкого «полкового» деления – как и самих организованных настоящих казаков. Чего не скажешь о мелких шайках, которых не принимала даже Сечь. Они изредка рядились под Робин Гудов – но чаще просто кормились за счет «экспроприаций» чужой собственности. А для облагораживания таких действий в чужих и собственных глазах избирали объектом разбоя чаще польские усадьбы. Опять же, после успешных «эксов» можно было «уйти за кордон», на Левый берег, чтобы отсидеться от преследований польских «правоохранителей» и прокутить награбленное. Благо, «защитникам православной веры» оказывали покровительство и монахи, и казацкая голытьба. И даже царское правительство смотрело на такую практику «сквозь пальцы». В самом деле, «орлы у своего гнезда не охотятся», а держать наготове «щуку, чтоб польский карась не дремал» никогда не помешает – на случай, если паны опять «оборзеют» против Москвы. Все вышеперечисленные понятия и стали обозначением термина «гайдамаки»

Я тебя породил – ты меня и убьешь

В это время от былой военной мощи Польши оставались только «рожки да ножки». На всем правом берегу насчитывалось всего-то от одной до четырех тысяч человек регулярного войска. Деньги на содержание остальных сил не давал жадный и упрямый сейм, с его шляхетским «либерум вето» - правом любого шляхтича блокировать любое решение этого органа, пусть даже и принятое абсолютным большинством голосов.

С другой стороны, воевать по мелочи и всерьез было любимым занятием гордых панов. Пожалуй, больше ни в одной стране мира у знати не было практически официального права устраивать «рокош» (мятеж) – в случае, если она решала, что королем попираются ее свободы и привилегии. Последнему очень способствовала и слабость регулярного войска – на фоне многочисленных «дружин» отдельных феодалов, так называемых «надворных милиций». В последние чаще всего и записывался лихой местный люд – в том числе, и из «проклятых схизматиков»-православных. По тем же резонам, по которым почти все властители набирали в свои гвардии «инородцев» – чтобы с их помощью было сподручнее воевать и против местных соперников, и против бунтующего населения. Понятно, что украинцы с гораздо большим удовольствием резали враждебную польскую шляхту – в интересах таких же шляхтичей-нанимателей.

В междоусобной смуте 1733-35 годов, вызванного соперничеством за королевский престол магнатского и российского ставленников - Станислава Лещинского и Августа III украинские «наемники» сыграли весьма заметную роль. Тем более, что на последнем этапе к ним присоединились и вернувшиеся на Украину изгнанные после Полтавы запорожцы. Правда, последние возвратились на Сечь после победы пророссийского кандидата в короли – а вот засилье гайдамаков в польских «милициях» продолжало сохраняться. Время от времени их «вольные» коллеги поднимали более или менее значительные бунты, часто к ним присоединялись и «наемники» – но до масштабов настоящей войны эти акции доходили редко.

Между тем, Речь Посполита все больше подпадала под фактический протекторат России - в этом смысле, почти не отличавшийся от положения на Гетманщине. Особенно это стало заметно при последнем польском короле – Станиславе Понятовском, избранного при российской военной и дипломатической поддержке в 1764 году. Дошло до того, что русские войска, занявшие Варшаву, попросту арестовали руководство Сейма – и заставили депутатов принять резолюцию, объявляющую равенство вероисповеданий. После чего «ограниченный контингент» практически никогда и не исчезал из страны гордой, но бессильной шляхты – и даже значительно увеличивался в размерах «по добровольной просьбе» затерроризированного русским послом польского Сената.

Последний крестовый поход

Такая ситуация вызвала протест поддержанного Францией и Австрией антироссийской ультра-католической знати – поднявшей мятеж под названием «Барской конфедерации». Ее сосредоточием на Правобережье и стала местность с центром в Умани. Началась гражданская война – как обычно, с использованием нанятых «надворных казаков», фактически, тех же гайдамаков, хоть и «приручнных». А когда распоясавшиеся паны решили показать местному православному населению, что ни в грош не ставят принятые в Варшаве новые законы - началось сопротивление уже гайдамаков настоящих, вольных.

Его «катализатором» послужила весть о так называемой «золотой грамоте» Екатерины II, обнародованной настоятелем игуменом православного Мотронинского монастыря близ Чигирина Мелхиседеком Значко-Яворским. В этом манифесте императрица якобы повелевала «бить жидов и ляхов» ради торжества православной веры и присоединения Правобережья к России. Надо заметить, что именно эти, без исключения, идеи и стали основой вспыхнувшей затем «Колиивщины» - восставшие воевали под лозунгом «смерть евреям и полякам – даешь российское подданство».

Лидером гайдамаков стал запорожский сотник Максим Зализняк, у которого издавна были сильно натянутые отношения с казацкой старшиной. Что даже заставило его временно стать «послушником» Мотронинского монастыря. Но после благословления игумена Мелхиседека, Максим, аки Пересвет, решил поменять рясу на саблю руководителя «последнего крестового похода». А после присоединения у нему «надворных казаков» Гонты движение приобрело гигантский размах. Настолько большой – что вызвал обеспокоенность уже не только «барских» конфедератов – но и пророссийски настроенной польской знати, и даже Петербурга. Ну правда – зачем Екатерине было на тот момент отторгать от Польши правый берег Днепра с еще довольно сильной и зловредной шляхтой, нуждающейся в постоянном усмирении – если императрица и так контролировала всю Польшу посредством «карманного» короля-ставленника?

Гайдамаков еще терпели, пока те просто разрушали замки конфедератов и громили их отряды. Но когда дошло до форменного геноцида всего неправославного населения и тактики «выжженой земли» - тут уж поневоле призадумаешься. Ну кому нужна новая «Руина» – кроме оголтелых фанатиков-отморозков? А ведь после захвата Фастова, Черкасс, Канева, Корсуня, Богуслава, Лысянки там было вырезано все местное неукраинское население. Да и украинцев-униатов постигла та же печальная участь. В Лысянке на воротах костела повесили ксендза, еврея и попавшего под горячую руку пса, а рядом написали: «лях, жид и собака – все вера однака». О зверствах, творимых в Умани, на несколько лет превратившейся в пустыню, известно почти всем – из шевченковской поэмы.

А тут еще Зализняк объявил себя «гетманом» Правобережья – что для императрицы было как «красная тряпка для быка». В самом деле, только в 1764 году удалось спровадить в почетную отставку последнего гетмана Украины, просвещенного «европейца» Разумовского – а тут началась примерка булавы «сорвавшимся с тормозов» разбойником и фанатиком-изувером.

Посему, ответный вердикт Петербурга на панический призыв о помощи лидера «пророссийской» польской партии графа Браницкого был краток: «Истребить разорителей». Что и было с успехом выполнено командующим российским экспедиционным корпусом (первично направленного для борьбы с конфедератами) генералом Кречетниковым. Разгромленных гайдамаков частью отдали на расправу королевской власти – частью (российских подданых) отправили в ссылку в Сибирь.

Война предательства

Вообще, однозначно положительных героев в той давней истории практически нет. Даже не то, что в смысле какого-то гуманизма – но, хотя бы, верности данному слову. «Вероломство» – вот девиз гайдамацкой кампании – со всех ее сторон. Правда, пример такого незавидного поведения каждый комментатор обычно приводит из «враждебного» лагеря. Так, ныне чаще всего можно встретить осуждение «предательства Кречетникова», обманом захватившего лидеров восстания. Да, из песни слова не выкинешь – Гонту сотоварищи (Зализняку тогда удалось на время ускользнуть) действительно повязали сонными. После того, как те мертвецки напились в гостях у «союзников», с которыми собирались идти «воевать Польшу» и дальше, избрав очередной целью Бердичев. Но ведь, по большому счету, гайдамаки сами же изобрели миф о безоговорочной поддержке их зверств императрицей – и сами в него беззаветно поверили. Русский генерал просто не стал их разубеждать – а обманулись они сами.

Тем более, что выполнить свой долг иначе Кречетников просто не мог. Ведь его отряд (кстати, состоявший прежде всего из донских и запорожских казаков) значительно уступал воинству Гонты и Зализняка, имевшего к тому же 15 пушек. А так «водку – как инструмент победы» придумал отнюдь не русский военачальник. С помощью возов с «горилкой», оставленных при мнимом отступлении победил полки Мартына Пушкаря под Полтавой гетман Выговский. А уж пленение Семена Палия Мазепой на «братском пиру» (с последующей ссылкой доблестного полковника в столь ненавидимую сим патриотом москальскую Сибирь) - это вообще «классика жанра», в деталях повторенная спустя шесть с лишком десятилетий.

Куда заметнее настоящее предательство «народного героя» Гонты. Который, вообще-то, давал присягу на верность своему сюзерену в качестве начальника его «надворных казаков». И отправляясь из Умани со своим отрядом, обещал тому разбить гайдамаков. «Власовцы», по крайней мере, набирались из числа пленных – а чтобы так, сразу, переходить на сторону неприятеля с оружием в руках… Нет, конечно, «верность народу» – вещь хорошая. Но верность слову и присяге (за которые, кстати, многие годы получаешь очень хорошее жалованье и даже село с крепостными) – тоже штука немаловажная. Не потому ли сотник-перебежчик с таким остервенением убивал всех (включая и сыновей), кто по его мнению был «недостаточным патриотом» – а также тех, с которыми прежде сидел за одним столом на пирах, танцевал на балах и прочее? Ленин как-то заметил о Дзержинском, что «этот поляк хочет выглядеть русским больше, чем Лев Толстой». Так и бывший верный соратник католиков и поляков стал их злейшим палачом, затмившим в своих кровавых «подвигах» даже действительно угнетаемых шляхтой восставших крестьян. И с этой точки зрения Гонту казнили бы даже в просвещенном 20 веке с его «Женевскими конвенциями» о военнопленных – как изменника и виновника «преступлений против человечности».

Можно заметить, что и «третья сторона» – сами поляки – выглядели не более симпатично. Так, при осаде Умани скопившиеся в городе конфедераты почти не помогали малочисленному польскому гарнизону – кроме горстки регулярных войск стены защищали лишь местные евреи. Пока губернатор Младанович, прельстившийся обещанием гайдамаков пощадить поляков, не приказал открыть ворота. Победители действительно сдержали слово. Аж на три дня – пока проводили «зачистку» 3 тысяч евреев в лучших традициях Холокоста. Конечно же, не гнушаясь их деньгами и имуществом. До «газовых камер» и «душегубок», правда не дошло – хватало и пик с ножами – лишь детей разрывали на части на глазах у родителей. Впрочем, и повзрослевшим детям порой предлагали выбор: «Убей мать – и мы оставим тебя в живых». Упоминание о последнем эпизоде, к примеру, вошло в пьесу известного украинского драматурга Ивана Кочерги «Алмазный жернов». А уж потом «доблестные защитники народа» начали массовую резню (с попутным грабежом) поверивших им «ляхов». Красивых девушек, правда, обычно перед смертью еще и насиловали. Вот так закончилась некрасивая история с многократно-многосторонним вероломством забывших о воинской чести поляков и их врагов.

Вернутся ли из небытия тени изуверов?

С разгромом «Колиивщины» движение гайдамаков довольно быстро сошло на нет. Православным монастырям, прежде обильно подкармливавших «борцов за веру» сначала решительно указали на недопустимость подобного – а потом, вообще, «секуляризовали» (отобрали) у них имения с крестьянами в госсобственность. Запорожские казаки и прежде не слишком симпатизировали полуразбойной «черни» – и при появлении ее на своих территориях быстро возвращали «статус кво» силой оружия. Да и российская армия больше не собиралась смотреть сквозь пальцы на «отмороженных» союзников-живодеров.

В конце концов, эпоха религиозных войн в 18 веке уже сошла на нет. Гуситское движение, «Варфоломеевская ночь», страшная «Тридцатилетняя война» в Германии (после которой в некоторых областях осталось только 20% населения) научили и народ, и властителей Европы: вести такую борьбу - безрезультатный, расточительный и самоубийственный мазохизм. (Впрочем, судя по Югославии, до братьев-славян это еще не дошло). Так что последний крестовый поход гайдамаков был уже неуместным, чересчур кровавым, и, по сути, абсолютно бессмысленным рудиментом уходящей старины.

Ведь гордая Речь Посполита и так уже была полуколонией Российской империи. А с разгромом конфедератов российской армией и ее союзниками-поляками, с последующим вступлением в законную силу закона о равенстве вероисповеданий исчезла и религиозная основа недовольства православного населения. Не «беспредел» восставших, а цивилизованные боевые действия войск Суворова, привели к окончательной победе над шляхтой. И в 1768-72 годах, когда великий полководец еще в чине полковника довел дело до «первого раздела Польши». И в году 1794, когда получивший за эту победу чин фельдмаршала военачальник взял штурмом Варшаву – после чего она на 125 лет потеряла независимость. А украинские земли Правобережья навсегда избавились от польского гнета.

Плохо одно – несмотря на то, что все участники тех событий давно «стали просто землей и травой» – до сих пор жива мифилогия, почти не изменившаяся с тех времен. И подобно возбудителям опасных болезней, вырывающихся на свободу при раскопках могил жертв эпидемий, может (и все еще приносит) немало вреда. И как знать, не состоится ли еще одна вспышка лишь слегка заглушенной религиозной или межнациональной розни на Украине – особенно, с ростом недовольства населения, вызванного кризисом? Чтобы этого не произошло, пожалуй, стоит заниматься не романтизацией «народного восстания» – а чаще вспоминать вопли замученных людей, пепелища Умани и других городов, колодцы, забитые трупами. И - неизбежную заслуженную кару изуверам, считающим, что можно служить и христианскому народу, и Богу Любви путем кровавых убийств-жертвоприношений…