Борис Смолкин: “Я с девушками в СВ не езжу"

PHOTOXPRESS

Жизнь все-таки — несправедливая штука. Воздает по заслугам. Но когда? И как? Переиграл едва ли не весь театральный репертуар, а страна узнала своего героя лишь спустя десятилетия. После пусть и яркого, но “кушать подано”. Коренной ленинградец. Быть питерским сейчас модно. Но неудобно — ведь работа большей частью в Москве. Благосостояние вместе с популярностью растет как на дрожжах. Но половину ночей приходится проводить в поездах. В 50 лет второй раз женился. Дома молодая красавица жена и кроха сын. А в голове лишь работа, работа и еще раз работа… Жизнь все-таки — несправедливая штука. Или нет? Об этом с “прекрасным нянем”, актером Борисом Смолкиным, и поговорим.

“На старости лет начал водить машину”

— Борис Григорьевич, вам не кажется, что жизнь устроена несправедливо?

— Поясните.

— Поясняю: сейчас вы на коне, режиссеры, телевидение рвут на части. И вам совсем не 20, чтобы успеху такому порадоваться в полной мере.

— А вы считаете, что сейчас я не в состоянии радоваться?

— Конечно, вы ведь уже умны, мудры, все про себя и про всех знаете.

— Знаете, есть такая фраза, не помню, кто сказал: ужасно, когда мудрость приходит раньше счастья.

— Ваш случай?

— Не могу так сказать… Да бог с ней, с мудростью, не в мудрости дело. Глупо жаловаться на судьбу и говорить: эх, если бы все это, да лет 20 назад. Глупо, бессмысленно и непродуктивно. Ведь это могло не произойти и сейчас. И не произойти никогда. Рядом со мной огромное число моих коллег, которые не хуже меня, а кто-то, может быть, и лучше. И к которым это не пришло. А мудрость как раз, если она у меня есть, дает свои преимущества — к тому, что произошло, она позволяет относиться спокойно. Потому что в молодости даже не слава, а популярность может сломать любого человека. Примеры все мы знаем.

— А вас, закаленного, уже ничем не прошибешь?

— А чего меня ломать? Сейчас-то. Ну что изменилось от того, что меня узнают на улице? И звонит мне Дима из “Московского комсомольца”, и хочет со мной разговаривать? Ну что? Да нет, вряд ли во мне что-то изменится — наверное, я останусь таким, какой я есть.

— И нет желания спросить у режиссеров: родные мои, где ж вы были раньше?

— А смысл этого вопроса?

— Хорошо, тогда скажите, где раньше были вы?

— Где я был раньше? Служил в Ленинградском театре музыкальной комедии, потом в Александринском театре, потом в Театре комедий имени Акимова. Работал на эстраде, на телевидении, на радио. Я просто работал, работал артистом. Не могу сказать, что был обделен вниманием публики, но круг этого внимания, естественно, в связи с “Няней” несоизмеримо увеличился.

— Это ведь так утомительно, не правда ли?

— Входит в комплект. Артист — профессия публичная, его должен знать кто-то еще, кроме родственников и знакомых, правда?

— И от любви народной не хочется сбежать в Гималаи?

— Сказать по правде, я люблю одиночество, всегда его любил. Но и тут нашел себе лазейку — на старости лет начал водить автомобиль. Никогда в жизни у меня машины не было: на съемках как-то пришлось водить, и я подумал: а почему, собственно?.. Получил права, купил себе машину. Наверное, мог и раньше, но как-то об этом не думал. А сейчас… Это не потому, что я прячусь от людей в машине. Не больно-то и спрячешься — в пробке стоишь, бывало, и тебе из соседних рядов передают блокнотики для автографов. Но так комфортно себя чувствуешь, когда запираешься, закрываешься, поднимаешь все стекла. Я иногда даже не еду никуда — просто в машине сижу…

— А стекла тонированные?

— Нет, ну это уже слишком…

“В Москве все гении. Куда уж мне?”

— В Москву на машине своей никогда не ездили?

— Нет, в Москву — только поездом. Иногда самолетом.

— А почему бы вам в Москву не перебраться? Здесь же работа.

— Не переезжаю потому, что работа моя, как и все на Земле, временна. И может кончиться в любой момент, как вы понимаете. А с Ленинградом, с Петербургом у меня связано все: семья, мама, квартира худо-бедно. А если пафосно — могилы моих предков… Ну, а во-вторых, поздновато мне уже кидаться за жар-птицей.

— Вы же только сейчас поймали ее за хвост.

— Ну и хорошо. Понимаете, нет у меня необходимости такой — все время находиться в Москве. Правительство мне возглавить не предлагают. Пока еще. Что требовало бы моего неотлучного присутствия. Да и в конце концов, если я понадоблюсь в Москве, в любой момент могу сюда приехать — расстояние между Москвой и Петербургом я в состоянии пока одолеть.

— Скажите уж лучше, что Москву не любите. Боярский вон не стесняется.

— Мишка? Глупости — кокетничает, думаю. А может, и придуривается. Не знаю, как он, а у меня нет неприятия Москвы. Наоборот, Москва для работы — очень удобный город.

— А для жизни?

— Не пробовал. Наверное, здесь и жить можно. Но работать, правда, очень удобно. Это сити, абсолютно деловой город. Что меня вполне устраивает, я люблю такой ритм жизни… Я абсолютно оценил прелесть московской архитектуры. Которую на моих глазах уничтожают просто чудовищным образом. Вот эта прелесть старой Москвы: купеческой, дворовой. В которой есть любимая моему сердцу опереточность, в хорошем смысле слова, — с этими двойными названиями: Садовая-Триумфальная, Садовая-Кудринская. Это, знаете, как псевдонимы каких-то провинциальных комиков и трагиков. Такие ассоциации у меня связаны с Москвой, с ее провинциальной напыщенностью. Здесь вообще много очень декораций, и не только в названиях…

— Все искусственно, хотите сказать?

— Да, очень много эрзацев, заменителей. Заменитель храма Христа Спасителя, например, — абсолютный эрзац. Ну глянцевый! Художник Версаладзе такой нарисовал бы в 1953 году для оперы, я не знаю, “Борис Годунов”.

— А эрзац человеческий в Москве тоже ощущаете?

— А здесь в общем-то срез всего нашего общества виден, знаете, как спиленное дерево, — все кольца нашей страны. Вот, что касается этой страшной легенды, чем всегда гордился Ленинград, когда осуждал Москву. Говорили: в Ленинграде, если спросишь, как пройти туда-то, тебе всегда объяснят, а москвичи эти... А я понял, почему так. Здесь просто нет москвичей. Они же не отвечают не потому, что не хотят, — они просто не знают.

— Вот вы какие — питерская интеллигенция. Боярский еще говорил: что в Москве на “пятерку”, в Питере — на “троячок”.

— Да, реакция здесь другая, есть такое. Это ведь свойство папуасов. Которым Миклухо-Маклай бусы привез. В Москве больше гораздо гениальных артистов, да все практически. Режиссеры все гении, спектакли гениальные…

— А вы не Байрон, вы другой?

— Вы знаете, если можно, я предпочел бы держаться от этой гениальной шелухи чуть поодаль. Я уже в том возрасте, когда интереснее на все это смотреть со стороны. Да и вряд ли я попаду в эту тусовку гениев.

“Пару раз проводники меня просто спасали”

— Ну а квартиру здесь купить? Чтобы не ютиться по гостиницам хотя бы.

— Думал об этом. Руки пока не доходят. И деньги...

— Да уж, за московскими ценами сложно угнаться.

— Да и за петербургскими тоже. Тут дело в том, что на наш рынок пришли москвичи…

— Ну, конечно, — все беды от них. А вот москвичи говорят, что да, Питер, конечно, город красивый, но вот жить там нельзя.

— Так, как здесь, — точно нельзя. Почему — не готов ответить на этот вопрос.

— Из 365 сколько ночей проводите в “Красной стреле”?

— Примерно половину. Понятно, что удобнее было бы работать вахтенным методом, как работают бурильщики, нефтяники: приехал, отработал две недели и уехал отдыхать. Но я, честно говоря, успокаиваю себя тем, что в Петербурге — живу, а здесь — работаю. А если брать по западным меркам, то живу я в пригороде Москвы, который называется Санкт-Петербург.

— И как вам эта жизнь на колесах?

— Ну что делать, ребята? Мы не привыкли к западному образу жизни, когда живешь там, где есть работа. Мы привязаны к своим квартирам, к своим пропискам, к своим могилам.

— Билеты берете в СВ, конечно, не в купе?

— Конечно, в СВ.

— Где случайных попутчиков не бывает?

— Только случайные. Я же с девушками в СВ не езжу. Или у вас есть предложение?..

— Предложение такое: многие актеры в СВ берут сразу два билета. Чтобы без риска, что всю ночь придется болтать с соседом или пить с ним водку. Потому как, если откажешься, то ты, брат, зазнался.

— Я бы с удовольствием покупал два билета — видно, не дорос еще. Пока беру просто нормальный СВ. Что в общем не так уж страшно — поверьте. Всего восемь часов ночью — еще не было, чтобы меня… Нет, пару раз было. Когда нельзя было остановить людей, они разговаривали…

— Понимаю: разве можно упустить момент такой — артист попался известный.

— По-моему, вне зависимости от того, артист я или не артист. Они разговаривали, потому что логорея.

— Что, простите? Cловесный понос?

— Да, недержание речи — заболевание есть такое. Тем более что один из них, по-моему, совершенно не понимал, кто я и почему ко мне проводники приходят фотографироваться. Он вообще ничего не понимал, я так думаю, — и все равно разговаривал. Выпивший был потому что.

— Если уж очень товарищ достает, способны вы шикнуть так на него, чтоб он заткнулся?

— Нет, я все-таки воспитанный человек, хамить не буду ни в коем случае. Я способен тихонечко уйти. У меня есть основание — я человек курящий. Хотя, не скрою, было пару раз, когда проводники меня буквально спасали. От таких вот буйных соседей. Просто находили купе, где никого не было, и тихонечко меня туда переводили.

— И все же: когда в сотый за год раз вы встаете на подножку поезда, какие мысли терзают? Не иначе как о бренности бытия?

— Нет, я думаю о насущном. О завтрашнем, о вчерашнем, о послезавтрашнем. Наверное, как и все люди. Да нет, право, восемь часов ночью — не так уж и страшно. Побродил, выпил чаю с лимоном, почитал что-то, выкурил сигарету в тамбуре и лег спать. Нормально, я считаю.

“Внука себе сделал сам. Без посредников”

— Еще казус: в 50 лет вы женились…

— Это казус?

— Нет, не это…

— Это тоже казус, исключение из правил.

— Казус в другом. У вас молодая жена, сын маленький. А вы их не видите практически.

— Ну да, да...

— Еще не забыли, как выглядят?

— Нет, я не забываю. Главное, чтобы они не забывали, как выгляжу я. А что, хорошо, по-моему: приезжаю — и праздник сразу, это ведь тоже приятно. А так, представляете: муж все время болтается перед глазами, жена болтается перед глазами. Ужас! А так я праздник, человек-праздник.

— Годы, проведенные в холостяцкой “однушке”, вам приятно вспоминать или тоскливо?

— Разные воспоминания. Не могу сказать, что стремился к холостяцкому образу жизни, скорее смирился с этим. Жил себе и жил в однокомнатной квартире…

— Вернуться туда не хотелось никогда? Со всеми вытекающими…

— Нет-нет. Конечно, моя холостяцкая “однушка” в некотором смысле давала мне массу преимуществ перед друзьями. Когда мы уезжали на гастроли, они, вырываясь на свободу из своих семей, начинали искать какие-то увлечения на стороне. А мне без надобности — этим я был обеспечен и у себя дома.

— Сколько лет проходили вхолостую между первым и вторым браком?

— Лет 17.

— За это время и привыкнуть можно.

— Нет, я же не сидел 17 лет сиднем, я пытался найти. А если и сидел, то не в одиночестве. Были какие-то романы… Но свобода к тому времени в определенном смысле мне уже надоела.

— Женщины говорят, старого холостяка обломать непросто.

— Наверное, это не закон. Меня обломать оказалось очень легко.

— Вас не пугала разница в возрасте? Стандартный, прямо скажем, вопрос актеру.

— Конечно, пугала. И больше, наверное, эта разница пугала меня… Это был служебный роман. Светлана работала в нашем Театре музыкальных комедий концертмейстером. Девушка мне сразу понравилась. Но я бы никогда не сделал первого шага: она все-таки на 23 года моложе меня, к тому же была замужем. Но потом как-то понял, что вроде и я ей не безразличен. Света приходила на мои спектакли, водила даже подруг каких-то смотреть на меня. И вот так: слово за слово… В общем, поженились мы только за месяц до появления на свет нашего сына Глеба.

— Театральные романы всегда на виду. Что “добрые” коллеги?

— Вы, как видно, больше меня знаете про театральные романы. Мы особо не афишировали, конечно, но и скрыть это невозможно. Ну и что? В данном случае меня это мало волновало, честно вам скажу. Вот это понятие: “Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна”. Общественное мнение никогда не правило моими поступками. По крайней мере в тех делах, которые касаются только меня.

— Общественное — да, а мнение старшего сына?

— Мнение сына — да, конечно. Совещательный голос имел он в этой истории. Не решающий. Потому что ему уже было, слава богу, 25 лет. Все свои отцовские обязательства перед ним я выполнил. И он был женат, кстати. В отличие от меня. Да, решение мое Володя воспринял не очень хорошо. Но как-то уладили, люди могут договориться, тем более — близкие люди.

— Да, Борис Григорьевич, чуть не забыл: вас же поздравить можно с рождением внука!

— А вот это уже не ко мне. Газета одна написала, что у меня родился внук. На следующий день звонит мне сын: папуль, что там? Не знаю, говорю, видно, девушка меня неправильно поняла, либо выдала что-то от себя. Потому что пока внуков у меня нет. И никто не говорил, что они предвидятся. Как-то сказал Володе, что в ожидании от тебя внуков я решил сделать себе внука сам, без посредников. Имею в виду Глеба. Так что насчет внука — не ко мне. Я дам вам телефон своего старшего сына или его жены и будете работать с ними. Всем комсомольским активом “МК” будете объяснять им, как это делается. Я уже пытался…

Московский Комсомолец