Михаил Козаков: Их всех одолевала зависть

24 мая исполнится семьдесят лет со дня рождения Иосифа Бродского. Предощущением будущего юбилея стал сыгранный в киевской Русской драме поэтический спектакль (или же, как написано в программке, «литературно-музыкальное представление с постановочными эффектами») «Ниоткуда с любовью» в постановке Михаила Козакова и Владимира Качана. Замечательный российский актер и режиссер Михаил Козаков известен как ценитель, знаток и блестящий исполнитель стихотворений Иосифа Бродского. В том, как читает, как доносит до публики, как чувствует Бродского Козаков, на российской сцене ему сегодня равных нет.

– Михаил Михайлович, видели вы уже «Полторы комнаты» Андрея Хржановского?

– Видел. Положительного отзыва дать не могу. Для тех, кто знает Бродского, фильм этот ничего нового не добавляет. Что он рассказывает? О чем? О том, что Бродский водил девочек за шкаф, за гардероб? Ну, я утрирую. О том, что должны были выселить евреев? О его родителях? Прекрасные актеры – Юрский похож, кстати, на Александра Ивановича и Алиса Фрейндлих на Марию Моисеевну, – но что добавляется нового к истории их отношений? Ничего. Кроме единственной сцены, когда они на том свете.

Одна сцена мне понравилась. Все остальное... Теперь – этот самый господин, который играет Бродского, притом что похож, – он ходит все время с полуоткрытым ртом, изображает какого-то анемичного человека – Бродский таким не был, он бывал разным, но таким вот (изображает нечто вроде дохлой рыбы) бывал в редкие минуты. И когда кадры истинного Бродского, документальные, хроникальные эпизоды путаются с игрой артистов – ну, это вообще полная ерунда. Ведь когда я здесь даю Бродского, я же не играю его, я лишь читаю его стихи. Я от Бродского. Я не претендую на сходство с ним, не картавлю, не читаю в той манере, в какой он читал. И поэтому фильм этот смотреть мне скучно очень. Он не нужен ни тем, кто знает Бродского, ни тем, кто его не знает, – последние, мне кажется, ничего в этом фильме и не поймут. Вот так я думаю. К сожалению.

– Бродсковедение в последние годы стало крайне обширной областью, приобрело размах. Какие книги о Бродском вы находите наиболее интересными?

– Ну-у, десятки у меня собраны. Я любил диалоги с Соломоном Волковым; люблю литературную биографию, которую сделал покойный Лева Лосев; люблю, на мой взгляд, спорный, но интересный роман Владимира Соловьева «Post Mortem. Запретная книга о Бродском»; люблю книги Валентины Полухиной, она, безусловно, самый крупный специалист по Бродскому. И мне нравится книга Люды Штерн «Ося, Иосиф, Joseph».

– Равно ли вам интересен Бродский-эссеист, Бродский-переводчик?

– Он мне во всех ипостасях интересен. Бродский для меня, человека прошлого столетия, – оправдание нашего поколения. Так, как его, я люблю еще только Давида Самойлова. Думаю, Бродский – последний классик XX века. И сомневаюсь, что скоро появится кто-либо, кого можно будет назвать равным ему. Есть, да, какие-то приличные поэты, что-то пишут, Дима Быков, кто-то еще, но в принципе это все... без этого можно жить абсолютно. С Бродским, конечно, можно не соглашаться, у него есть стихи не слишком удачные – я это называю «необязательные стихи». Так вот меньше всего необязательных стихов было у Александра Сергеевича Пушкина. Он ни с кем не сравним. Второго такого поэта не было и не будет вообще никогда. И у Пастернака, и у Мандельштама (я беру лучших), у Цветаевой, у Ахматовой, у Ходасевича, у Самойлова, у Арсения Тарковского – у всех у них есть необязательные стихи; вот Александр Сергеич – это особая статья.

– Говоря о Бродском, сложно обойти вниманием то, что вы называете сальеризмом.

– Да, сколько угодно. Сальеризм и зависть одолевали всех – и Наймана, и Бобышева, и, может быть, Рейна даже. Бродскому завидовали при жизни и будут завидовать еще долго, очень долго. (Знаменитая «ахматовская четверка»: Евгений Рейн, Иосиф Бродский, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев. – Прим. ред.)

– Та же Валентина Полухина отметила однажды, что не встречала еще ни одного русского поэта, который не страдал бы так называемым комплексом Бродского. Ведь он действительно породил неисчислимое количество эпигонов.

– Конечно, и для многих подражателей это было абсолютно губительно. Они берут лишь какие-то чисто формальные признаки... Собственно, так же было и с Пушкиным... Может, единственный человек, который поначалу шел этой дорогой, но, слава богу, смог свернуть с нее, – Лермонтов, затем Самойлов, а больше никто.

– Думаю, было бы кощунством с моей стороны не спросить вас о Бродском как о личности, как о человеческом характере.

– Видите ли, иногда у меня такое впечатление, будто я знал его очень хорошо. На самом же деле я видел его только дважды. Впрочем, он производил такое яркое впечатление и это были такие два ярких вечера, что мне их, наверное, хватит на всю жизнь. Я сам его узнаю через его интервью, через воспоминания о нем, через книги Полухиной, которые я собираю, и так далее.

– Вы робели перед ним?

– Перед ним все робели. Перед ним Довлатов робел, Довлатов – говорун, остро-слов, а и у него язык присыхал к гортани.

– Как вам кажется, достаточно ли прочитан, осмыслен сегодня Бродский?

– Нет, ну конечно же, нет. Я занимаюсь им – я не говорю о том, как я читаю, это каждый волен принимать или не принимать, но я занимаюсь им с 1970 года. Сорок лет. Боюсь, что мало кто еще сможет потратить на это столько времени, сил. Возможно, в будущем... Его стихи ведь очень непросто расшифровывать. Они сложны. Взять «Осенний крик ястреба», те же «Два часа в резервуаре». Для читателя, особенно неподготовленного, Бродский трудный поэт. Я думаю, в будущем будут знать по два стихотворения, три, ну пять, будут петь даже, как пели мы сегодня, но... не знаю... Меня это, впрочем, уже не касается.

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,

дорогой, уважаемый, милая, но неважно

даже кто, ибо черт лица, говоря

откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует с одного

из пяти континентов, держащегося на ковбоях;

я любил тебя больше, чем ангелов и Самого,

и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;

поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,

в городке, занесенном снегом по ручку двери,

извиваясь ночью на простыне –

как не сказано ниже по крайней мере –

я взбиваю подушку мычащим «ты»

за морями, которым конца и края,

в темноте всем телом твои черты,

как безумное зеркало повторяя.

(«Часть речи», 1977)

ДОСЬЕ

Михаил Козаков

Родился 14 октября 1934 года в Ленинграде в семье писателя Михаила Эммануиловича Козакова и литературоведа Зои Никитиной. В доме их бывали Евгений Шварц, Михаил Зощенко, Анна Ахматова. Зоя Александровна приходилась «сестрой» «Серапионовым братьям», известному литературному объединению 1920-х.

Окончил школу-студию МХАТ (курс Павла Массальского). На последнем курсе дебютировал в кино, сыграв роль Шарля Тибо в фильме Михаила Ромма «Убийство на улице Данте» (1956). Осенью того же года Николай Охлопков пригласил его, 22-летнего, на роль Гамлета в Театр имени Маяковского. В 1959 году ушел к Ефремову, в «Современник», где проработал вплоть до ухода во МХАТ (1971). Затем был Эфрос и Театр на Малой Бронной (1972–1981), Марк Захаров и «Ленком» (с 1986-го).

В 70-х состоялся дебют Михаила Козакова как театрального режиссера: в 1974 году в Театре на Малой Бронной он поставил спектакль «Покровские ворота» по одноименной пьесе Леонида Зорина. В 1982 году Козаков решил перенести «Покровские ворота» на экран. Другие его киноработы: «Безымянная звезда» (1979), «Визит дамы» (1989), «Тень» (1991), значительное количество телеспектаклей.

В начале 90-х эмигрировал в Израиль, где играл в Камерном театре Тель-Авива, преподавал, организовал собственную антрепризу. В 1996 году вернулся в Россию.

Режиссерские работы для кино и телевидения последних лет: «Медная бабушка» (2004), «Играем Шекспира» (2004), «Очарование зла» (2006). Сыграл главную роль в режиссерском дебюте сына Кирилла, телеспектакле по Чехову «Лебединая песня» (2009).

Наиболее запомнившиеся театральные работы последних лет: Шейлок («Венецианский купец», 1999), Лир в Театре имени Моссовета (2004). Известен как прекрасный исполнитель стихотворений Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Пастернака, Ахматовой, Мандельштама, Давида Самойлова. Автор двухтомника мемуаров «Рисунки на песке» и «Третий звонок».

Жена Надежда – историк, культуролог. От предыдущих браков – дети Екатерина, Кирилл, Манана, Михаил, Зоя.

Текст Даши Киреевой Фото Дмитрия Коваленко

Материалы предоставлены в рамках контентного сотрудничества сайта «Обозреватель» и журнала «Публичные люди».