Литературный конкурс. Триптих. Хокку
I
Ранее утро после ливня.
Осень, Прага.
Облака двигаются наискосок площади; на мокром асфальте два полёта – небесный и отраженный – направленные в далёко.
Radiohead, Punchdrunk Lovesick Singalong.
Само небо впадает в течение сновидящей реки – кварталом ниже.
Хвост грозы цепляется за тонкие шпили, валится на крыши домов в перспективе.
Влюбленные.
Она визжит от удовольствия, прыгая по лужам, разметав все отражения всех небес.
Большие капли плюхаются доверчиво на её сиреневое шерстяное пальто, на желтый вельвет его костюма.
Он поворачивает навстречу каждому ветру каждой улицы то лицо, то душу.
Миг – и облака пересекли меридиан, занося в раннюю Прагу чайно-кофейные семена уже разбушевавшихся восточных городов, неся в спящие на западе города новый день.
Миг - обнявшись за плечи, мимо зданий-мирозданий, влюбленные загадывают и исполняют восторг, синхронно разглядывая свои силуэты в окнах кафе, хранящих вчерашний запах вина и света разноцветных витражных ламп.
«В этом кирпичном доме живут серые лебеди, а в визави-особняке со скульптурными жеребцами над парадной дверью родилась Луна. В её свете их мраморные головы вот-вот сорвутся прочь, и стены особняка рухнут, освобождая диких лошадей в галоп, который можно услышать спозаранку на набережной» - рассказывает он.
«Прошедший Месяц был тонким, как душа торговца пряностями, и мраморные жеребцы выспались – они же должны набираться сил, набираться снов» - шутит она.
Из-за костела восходит Солнце, вторя появлению тени у зданий и башен; влюбленные проходят вдоль дома лебедей и дома Луны: шаг в шаг, пока дороги города пусты, готовые всецело принадлежать их юности.
«Здравствуй, Солнце» - они улыбаются, спеша к первым продавцам горячих завтраков: те только открывают свои вагончки, завязывая на поясе яркие передники и поправляя фирменные, но бумажные кепки; только вывешивают меню и расставляют на стойки свежие газеты, пачкающие руки чтецов.
И город стал днём, подобно гигантскому животному, вырвавшемуся из камня в сегодня.
II
Звёзды заглядывают в окна, откуда им подмигивают свечи да надежды.
23:55.
Двое стоят у окна.
Ладони женщины уперлись в стекло, которое вот-вот треснет нейтронной ночью. Руки мужчины застыли на изгибе её живота.
Он заполонен шумом, она – молчанием. Их дыхание выпускает на волю и первого, и второе, которые скрещиваются в новый вид – существование новорожденного возможно только в условиях древних одуревших мегаполисов.
Он заполнен шумом, она – молчанием. И первый, и второе подводят двух людей у окна к вероятности вечного обоюдного растворения в комнате с кипарисовыми обоями, в 23:57.
Mundis Imaginatus by Celtic cross’s Hicksville
Плавятся от сумрака невыносимо желтые ромашки, собранные во влажных высоких зарослях на границе поля и сада.
С обратной стороны окна засмотрелись Некто, шепчущие на ракшасе в залог великого согласия с великой тоской и гигантским, как втекающая за горизонты вселенной темнота, вожделением.
Трепыхается душа дома. Она вскрывает своё молчание, говорит, прильнув губами к стеклу: БОГ. Сказанное оседает на стеклянной поверхности теплой влагой.
Он вызволяет свой шум, который вырывается наружу терпким дыханием, перемешанным с едва слышным: ГОБ.
23:59.
Пока она идет через комнату, кипарисовые обои оживают - в его глазах, и стоявшая миг тому перед ним, приникающая, сейчас идет сквозь кипарисовую рощу – прочь.
«А сейчас я ухожу, и только маленькие духи домашнего очага будут смотреть на тебя вопросительно из зеркала» – говорит она.
«Ты уходишь от меня в ночной Иерусалим» - говорит он, настигая её сквозь дурманящий аромат кипарисов.
Они входят наружу, в серебряную жару, взявшись за руки.
Не отпускайте своих жен одних в ночной Иерусалим.
III
Вечер на побережье, в подножие разрезающих ветруганы гор.
Апрель.
Отступающие зимние шторма по-братски похлопывают пляжи да причалы, сверху проносятся лоскуты разорванной горами тучкиной фаты.
Кабак упирается в море, огоньки выглядывают из-под белого брезента в утекающий за горизонт день.
Волны преодолевают узкую набережную и отчеканивают по полу, салфетки сносятся со столов циклоном, звуки музыки состязаются со стихией.
Они отравлены и покорены: щека к щеке, ноги переплетаются, их танец сметает присутствие прочей публики вслед за салфетками, ниц к стекающей назад морской пене.
Tulio Zuloaga, Te Llevare.
Гитарист срывает струны, батя из-за соседнего стола пускается в пляс, прихватив двух девиц – их волосы выкрашены в цвета спелых октябрьских полей.
Начинается темнота, начинается последний снег, мокрый и верный издерганной кромке бескрайнего моря.
Снежинки влетают под брезент ресторана, застигая людей ледяными ничтожными прикосновениями, алмазами на коже танца.
«В долине призраков мы можем выбирать остановки, но не маршрут» - верит она, изгибаясь на его руке.
Табачный дым обволакивает обнаженные локти и плечи пляшущих женщин, густой гам повелевает к избалованным божествам кутерьмы и пьянства.
Все пьющие, кутящие, танцующие, целующие и поглощающие взахлеб вечернее время, все присутствующие в ресторане оборачиваются едиными божествами кутерьмы и пьянства, одержимые по последнему снегу.
«В долине призраков мы можем выбирать остановки, но не маршрут» - намекает он, всматриваясь в пульс окружающего пространства.
Музыка, раззадоренная нежданным богоприсутствием, позволяет себе стать осязаемой и заместить кислород – ну совсем как на её родной планете; тогда музыкантов настигли катарсис, нирвана, сатори, etc.
«Мне кажется, всё это – кинофильм. Кино о нас, мы – главные герои» - говорят друг другу они, дошедшие до танго, покорившего законы гравитации.
У края земли, у края зимы, из черной воды черного моря, рыжеволосая русалка пела на украинском, ловила в песне последний снег, смотрела их, смотрела их танец.
Хокку
Ранее утро после ливня.
Звёзды заглядывают в окна, откуда им подмигивают свечи да надежды.
Вечер на побережье, в подножие разрезающих ветруганы гор.
Осень, Прага.
23:55.
Апрель.
Скользящие «добрые утра» машин, весело-страстный воздух тянется в стратосферу.
Двое стоят у окна.
Шторма по-братски похлопывают пляжи да причалы, сверху проносятся лоскуты разорванной горами тучкиной фаты.
Облака двигаются наискосок площади на мокром асфальте: два полёта – небесный и отраженный – направлены в далёко.
Ладони женщины уперлись в стекло, которое вот-вот треснет нейтронной ночью. Руки мужчины застыли на изгибе её живота.
Кабак упирается в море, огоньки выглядывают из-под белого брезента в утекающий за горизонт день.
Radiohead, Punchdrunk Lovesick Singalong.
Он заполонен шумом, она – молчанием.
Волны преодолевают узкую набережную и отчеканивают по полу.
Небо впадает в течение сновидящей реки – кварталом ниже.
Он заполнен шумом, она – молчанием.
Они отравлены и покорены.
Хвост грозы цепляется за тонкие шпили, валится на крыши домов в перспективе.
Mundis Imaginatus by Celtic cross’s Hicksville
Tulio Zuloaga, Te Llevare.
Влюбленные.
Плавятся от сумрака невыносимо желтые ромашки, собранные во влажных высоких зарослях на границе поля и сада.
Их танец сметает присутствие прочей публики ниц.
Она визжит от удовольствия, прыгая по лужам, разметав все отражения всех небес.
С обратной стороны окна засмотрелись Некто, шепчущие на ракшасе.
Начинается темнота, начинается последний снег, верный издерганной кромке моря.
Капли плюхаются доверчиво на её сиреневое шерстяное пальто, на желтый вельвет его костюма.
Трепыхается душа дома.
Снежинки влетают под брезент ресторана, застигая людей ледяными ничтожными прикосновениями.
Он поворачивает навстречу каждому ветру каждой улицы то лицо, то душу.
Он вызволяет свой шум.
«В долине призраков мы можем выбирать остановки, но не маршрут» - верит она.
Облака пересекли меридиан, занося в раннюю Прагу чайно-кофейные семена.
23:59.
«В долине призраков мы можем выбирать остановки, но не маршрут» - намекает он.
Обнявшись за плечи, мимо зданий-мирозданий, влюбленные загадывают и исполняют восторг, синхронно разглядывая свои силуэты в витринах.
Они входят наружу, в серебряную жару, взявшись за руки.
«Мне кажется, всё это – кинофильм. Кино о нас, мы – главные герои» - говорят друг другу они.
Город стал днём, подобно животному, вырвавшемуся из камня.
Для познавших город не существует ни домов, ни молитв.
Так басы мира подчиняют себе ритм каждого сердца.