Литературный конкурс.Творчество

     Кирилл в тот вечер вошёл в час пик на столичную станцию метро «Арсенальная». Огромная напряжённая толпа со своими частными проблемами, пережёвываемыми каждой единицей своей составляющей массы несла его в рваном ритме к эскалатору: вход, оплата проезда, щелчок турникета. Далее начиналось упорядоченное движение, отсчитываемое каким-то гротескным шагом, общим для всех. Толпа колебалась в такт шагам, подчиняла всех своему жёсткому ритму, независимо от того, хотел ты двигаться быстрее или медленнее, рванул бы всех обгонять, как в более спокойное время или меланхолически думал бы о своём. Неважно, был ты баскетбольного роста или обладал детским маленьким шажком – ты вынужден был двигаться только так. Переваливаясь с боку на бок – как ходит тумбочкоподобный английский бульдог. Но – с манерами тысячелапой нескончаемой таксы. А, впрочем, нет. Нужны более близкие сравнения. И они не заставили себя ждать – ибо Кирилл был представителем творческой профессии.  «Как в прямой кишке», - вот оно. Картошка – только после салата, чай – вдогонку . И – не иначе. Ширк-ширк – подвигаешься к эскалатору. Тебя подхватывает вместе со всеми и зажимает так, что невозможно не просто двигаться быстрее или медленнее других – невозможно и думать и дышать по-другому. И даже бабушка с больными ногами или старый задыхающийся астматик становились в этот момент как бы здоровыми и двигались со всеми на одной скорости. Метастазы огромного мегаполиса. Не хочешь – не ходи в метро в час пик. Это, наверное, и подсказало какому-то шутнику с аккордеоном, сидевшему на небольшой площадочке между двумя длиннющими (самая глубокая в Европе станция метро – по справочникам) эскалаторами место и время выступления. Он – с какой-то хулиганской улыбочкой – виртуозно исполнял всем знакомые мелодии в своей обработке. Но ритм держал общий. Получалось, толпа колебалась в своём дьявольском движении строго под аккомпанемент остряка с аккордеоном. Никто не мог вырваться, изменить темп. Хотя и многие чувствовали в поведении аккордеониста какое-то скрытое издевательство. Марш – в ритме вальса – каково! Оставалось двигаться под музыку – ширк, ширк…

     Слава Богу, Кирилл наконец-то стал отрываться вместе со всей толпой от музыкального сопровождения. Оно затухало постепенно – в меру опускания второго эскалатора к платформам станции. Толпа несла его. Уже внизу она позволяла – да и то с трудом, с отрыванием пуговиц, ремней и ручек сумок и визгом ищущих упавшее под ноги человеческой массы и тут же растаптываемое добро несчастных – разделяться на два потока. Толпа вываливалась на платформы, выдавливалась, как крем из тюбика и рассовывалась по платформе. Подходили перегруженные сверх всякой возможности электрички, тут же облепливаемые угрожающе надвигавшейся массой людей. С тяжёлым вздохом открывались двери вагонов. На какое-то время – вместе с испражнениями очередной порции пассажиров – наступало облегчение. Но тут же натиск толпы вносил в вагоны новую порцию пассажирских экскрементов. Кирилла вместе с этой массой внесло в задыхающийся вагон: не стоило даже шевелиться. Двери вагонов, отсекая не успевших, закрывались с грохотом, криками защемляемых. Калосопроводительницы станции с матюгальниками быстрого оповещения отпугивали тех, кого выносило на платформы станции. С нескольких попыток, с резнёй по живому, порция толпы, которая так загрузила вагоны электрички, что они осели под её тяжестью, упаковалась наконец-то в состав. Издав безнадёжный вздох, электричка наконец-то двинулась. Голова Кирилла торчала, зажатая между лапами какого-то работяги и мягкими спагетти двух студенток. Работяга изрыгал прямо в нос Кириллу тяжкий смрад алкогольного перегара. Уклониться хотя бы на пару сантиметров было невозможно. Девчонки визжали на ухо Кириллу с другой стороны, рассказывая по мобилкам своим подружкам о том, что будут делать после лекций и делясь опытом сдачи очередного зачёта у нового преподавателя. В вагоне переваривалась,  превращаясь в однородную массу, мешанина разных ритмов, стилей, образов. Вести себя как-то по-иному не получалось – был ли ты до входа в метро интеллигентом или люмпеном: если тебе срочно нужно было прорваться к выходу из вагона, приходилось изо всех сил разгребать уплотнившуюся до предела массу. «Простите, вы не выходите на следующей..» - застыла на губах у Кирилла беззвучная фраза. Наконец-то его вынесло на очередной станции. Далее – такой же, в едином ритме, подъём. Свобода! Но и на площади перед станцией метро свобода была относительной. Кирилл ненавидел всеми фибрами души свою проклятую Шулявку. Ибо каждый раз, когда он попадал сюда и вынужден был прорываться к троллейбусам, его неизбежно стискивали с двух сторон чёртовы торговцы. Они устроили здесь для себя выставочный павильон. Извилистая, узкая пешеходная тропинка. Люди вынуждены были поневоле демонстрировать себя оценивающим их с двух сторон продавцам. Те чуть ли не залезали в их карманы, выворачивали их наизнанку, просвечивали своим торговым рентгеном их бумажники и сумки, составляли для себя анкеты платёжеспособности проходивших. И неохотно, с сожалением, выпускали из своих цепких лап. Они процеживали пешеходный поток по своему нахальному методу, который надёжно оставлял в их щупальцах с мясом вырываемую долю. Они липли к прохожим как мухи. От них нужно было постоянно отмахиваться. «Какой-то Феникс прямо!» - злился Кирилл, видя самоуверенные чёрные и жёлто-коричневые лица хозяев многочисленных торговых лавок, из которых торчали сапоги, подобранные на свалках Европы, джинсы, рубашки. Ведь рынок бу тряпок, который уже давно обосновался на Шулявке и которым заправляла иммигрантская афро-азиатская компания, конкуренты пытались несколько раз поджечь. Чуть не провалилось от последних пожаров монументальное сооружение транспортной развязки – а торговцам – хоть бы хны! Хотя и клялся перед телеэкранами городской голова в том, что со стихийной торговлей будет скоро покончено – она, как гангрена, по-прежнему душила городской организм, жрала с аппетитом, чавкая и причмокивая, чудом сохранившиеся свободные территории, вынуждала горожан мучиться, протискиваясь между торговых рядов, где им настырно совали под нос трусы и памперсы, сапоги и по китайскому ГОСТу изготовленные миллиардными тиражами сумки (ГОСТ – если кто-то не знает – в советские времена «Государственный общесоюзный стандарт» на всё, что производилось в стране). Интимный процесс покупки самого необходимого превращался в бесстыжий, публичный, от которого не увернуться, не спрятаться. Но городской голова и не думал отвечать за базар. Он с подручными чиновниками деловито продолжал дерибан столичной земли и строил планы на ближайшие годы…

     Поздно вечером, уже засыпая перед телеэкраном под тихие, убаюкивающие сообщения о героизме тушившего лопатой лесной пожар в отдалённой губернии всенародно избранного гаранта Конституции, Кирилл в ужасе подпрыгнул: динамики неожиданно заорали о необходимости срочно купить новый сорт пива. Они всегда орали неожиданно и громко – так уж реклама у нас устроена. И орали динамики долго и настырно, превышая по времени все мыслимые и законные нормы. Способны ли они были кого-то напугать и заставить что-то купить и оправдывали ли угроханные на это дело средства – неизвестно. Но для многих такое поведение рекламодателей превращало всё в антирекламу…Дальше в рекламном блоке настырно стала благодарить избирателей за поддержку дама с примелькавшейся всем причёской и в костюмчике типа недоделанной на кухне конструкции. И клялась при этом сделать из страны что-то подобное – ну то есть превратить экономику в нечто такое, что всем достанется. Хотим мы этого или нет. И готовилась – все уже знали – своего человека посадить править Киевом. Ну то есть не совсем своего, но – надёжного. Научит киевлян держать оборону. Против кого? Да кто ж его знает. Может быть, против нынешнего мэра – ведь взял же он на последних выборах город с помощью продовольственных пакетов-минимум – разослал избирателям пенсионного возраста где-то в закромах завалявшиеся и не подлежавшие дальнейшему хранению отходы…Дальше в рекламе хвалили прелести Средиземноморья для наших туристов в бархатный сезон. Кирилл уже нервничал: в двух местах не заплатили гонорар. А если и заплатили бы – на средиземноморские четырёх-пяти-звезданутые прелести в отелях всё равно не хватило бы. «Ла-ка-лют!» - отчётливо, но молча (Кирилл уже инстинктивно убрал до нуля звук) диктовали широченные губы во весь экран на лоснящемся доброжелательностью чёрном лице. Кирилл с остервенением выключил телевизор и с удовлетворением включил деловито зажужжавшую старенькую «персоналку»: у него вдруг затеснились на выход интересные мысли. Формулировочку! Вот так…