Последний караул
Младшему повезло еще больше: ему одиннадцать лет жить до призывного срока, которым раньше каждый нормальный мужик разграничивал свою жизнь на две неравнозначные половинки — «до» и «после».
Ровно двадцать лет назад я в последний раз повесил на плечо автомат, прошел посты и простился с армией навсегда. С огромным облегчением, надо признать. Армия в советское время в конкретном городе Ворошиловграде была не армией в моем понимании — издевательством. Я хотел в армию, но представления кардинально отличались от реалий. Когда мы не стояли на посту, то помогали начальникам перевозить им вещи на новые квартиры, обустраивать дачи, собирать урожаи, грести снег в снегопад и листья в листопад. Свободное время отдавалось изучениям и конспектированиям ленинских работ в одноименной комнате. И самым приятным воспоминанием, связанным с армией, остался последний караул.
Фото пресс-службы Министерства обороны
Это был последний караул, и этим все сказано. Для тех, кто понимает, конечно… Что такое караул, что такое армия, и что такое увольнение в запас. Или — уход на «дембель».
Нас — почти роту, роту охраны, — которых Родина призвала для того, чтобы мы защищали ее пределы (хотя на самом деле «защищали» запасы вороватых «прапоров» и служили бесплатной рабсилой); нас, которые должны были остановить «возможную агрессию», увольняли в запас!
Увольняли спустя почти три месяца после двухгодичного служения, после достижения тех самых «730 дней в сапогах». Это было 21 декабря 1987 года, и нам предстояло провести в «караулке» последние сутки в своей армейской жизни, пока нас не сменит только что принявшее присягу пополнение.
Невообразимое начало твориться сразу же после развода. Все «старики» прекрасно понимали, что это последние часы на посту. Понимали также, что комбат может профилактики ради подослать ночью проверку, чтобы жизнь малиной не казалась. Но разве гипотетическая проверка могла испугать уже даже не «дембелей» (потому что «дембелем» становились после приказа министра обороны), а «квартирантов» — тех, кто отслужил ровно два календарных года?! И она, понятно, не испугала…
Грузин Барнабишвили, «забивший» на службу где-то сразу после «нашего» приказа, в последнем карауле обнаглел до крайности. Ни мое звание сержанта, ни моя должность командира отделения, ни мои функции разводящего никак не заставляли Гочу подняться с топчана.
— Сирога, — говорил он, укрывшись огромным, до пят, тулупом. — Какой пост? Рагинда (почему) пост?
— Шени тхна минда, Барнаб, — в рифму устало повторял я, прекрасно его понимая. — Ты хоть на развод встань, автомат возьми…
— На развод встану, автомат возьму, — кивнул Барнаб.
Встал он, разумеется, последним. Затем, дождавшись, когда начкар вернется в свою комнату, подхватил автомат и отправился на топчан…
Фото пресс-службы Министерства обороны
Справедливости ради стоит признать, что на свои обязанности разводящего я тоже плевал с высокой колокольни. Спровадив очередную смену за калитку, я возвращался в караульное помещение и тоже укладывался. Смена отправлялась на посты сама, часовые, преимущественно полугодки, возвращались тоже сами, и моя задача была — провести развод, вывести людей из караулки и проследить за разрядкой оружия. За все отвечал «черпак» Дайлиденок из Гомеля, которому достался пятый пост, вторая смена, что означало — бдеть все смены, поднимать бойцов и разводящих, быть постоянно в бегах, открывать и закрывать металлическую калитку… Другие могли себе позволить покемарить в бодрствующую смену, он — нет.
Где-то через полчаса меня разбудил Дайлиденок и, задыхаясь, выпалил: «Проверка!»
— Какие посты? — спросил я.
— Твои. Четвертый, пятый и шестой.
Я выругался: на пятом должен стоять Барнаб. Который дрыхнул на топчане, укрывшись тулупом.
— Буди! — скомандовал я Дайлиденку, а сам отправился к начкару, у которого уже сидел вальяжный майор из штаба.
— Ну, поехали, — не рассусоливая сказал он.
Мы вышли и сели рядом с водителем. Сзади переминался Барнаб. Я показал ему кулак и кивнул на кузов. Он понятливо мотнул головой и прыгнул в кузов уже на ходу — так, чтобы проверяющий не видел. Пятый пост. Машина тормозит. Барнаб покидает кузов, обегает склад и выходит спереди.
— Стой! Кто идет?
— Разводящий с проверяющим! — по-уставному отвечаю я.
— Разводящий — ко мне, остальные — на мэсте! — чеканит Барнаб…
— Благодарю за службу, боец! — сказал довольный майор.
— Служу Советскому Союзу! — ответил боец, а точнее, наглец Барнаб.
Машина развернулась и поехала в караулку. Проверяющий уехал. И пред мои ясны очи явился… Барнаб, который не стал оставаться на посту, а снова запрыгнул в кузов!
Я только пожал плечами: сил удивляться не было. К тому же караул подходил к концу.
Приехавшие на смену караула салабоны, испуганно жались на внутреннем плацу. Два года назад я чувствовал себя так же. В караулке, пока возвращалась третья смена, начался какой-то пандемониум: «старики» срывали друг с друга петлички, погоны и кокарды и к концу начали походить не на бойцов Советской Армии, а на сборище дезертиров. По дороге в казарму из машины неслись «Сулико» и «По Дону гуляет…»
А в казарме встретил нас… комбат-батяня. Очевидно, «стуканул» новый начкар. Оглядев суровым взглядом сборище, майор Мищенко жестко объявил, что если мы не устраним недостатки формы одежды за час, то домой отправимся 5 января. Надо ли объяснять, что мы «шуршали» как электровеники? И домой отправились-таки 23 декабря!
Барнаб, тем не менее, учудил: под дембель он достал полевую офицерскую форму, хромовые сапоги и… полковничью папаху. В ней его и зацапал в городе патруль. Я в это время сидел в шоколадном баре и накушивался коньяком с горячим шоколадом.
Из всей роты я был единственным, кто уходил домой в гражданской одежде, прихватив только кожаный ремень. Его я, спустя восемь лет, подарю старшему сыну. А младшему останется слушать папины байки про Советскую Армию, потому что ее в его жизни уж точно не будет.
Возможно, не будет и украинской — сам пусть решает…