Александр Милинкевич: Репрессии после выборов усилились

Продолжение. Первая часть интервью лидера белорусской оппозиции: Александр Милинкевич: белорусов пугают Украиной

- Есть ли какие-нибудь национально обусловленные причины того, что в Беларуси так долго держится диктатура?

- По-моему, причина здесь одна: в начале ХХI века в Беларуси еще идет формирование народа. Население у нас есть, а народа – нет. И это не потому, что белорусы такие отсталые, что у них плохое или неправильное мышление, что они необразованы. Как раз наоборот, мы – одна из самых образованых наций в бывшем СССР, но мы – деформированная нация. Деформированная, потому что на протяжение столетий из белорусов пытались сделать русских. И в Советстком Союзе самая денационализированная нация – это были белорусы. Это тот феномен, что психологи, социологи называют homo sovieticus, то есть когда человек не чувствует своих национальных корней, стесняется своего языка, предпочитая говорить на русском, потому что это, якобы, язык городской, язык культурный, язык большой страны. Белорусы не знали своей истории. И хотя я сам очень люблю историю, но из школы, например, я вынес знания о том, что у белорусов история начинается с Октябрьской революции 1917 года, а до этого не было истории. Я не знал своих национальных героев. Я думал, что самое большое, что сделали белорусы, - это мощное партизанское движение во время Второй мировой войны. Тысяча лет истории нашей страны! Но последняя война - это было все, что я в школе узнал о ней. Уже потом, во времена перестройки, мне удалось узнать правду. Но большинство людей и сегодня не знают! 70-80 процентов белорусов до сих пор не знают своей истории, откуда у них возьмется мысль о том, куда им  идти – в Россию или в Европу?

Поэтому наша борьба за независимость – это борьба за создание народа. Национально-белорусское самосознание у нас сегодня имеют процентов 20 людей.

- Почему белорусы против единого государства с Россией?

- Большинство людей мыслит так: в России – Чечня, а у нас войны нет, там была нечестная приватизация (у нас ее еще вообще не было), там олигархи, олигархи российские приедут - нас купят, и мы будем у них рабами, там бандитизм, там убивают политиков, журналистов, а у нас – относительно тихо и спокойно. Люди просто чувствуют, что свое государство дает им гарантии, которых там не будет. Но дружить с Россией надо, потому что мы свою продукцию продаем в Россию, к тому же газ, нефть идут из России.

Вот такое у нас мышление людей. Поэтому даже при Лукашенко у нас идет формирование, пускай и деформированное, белорусского народа. Почему литовцы и латыши так быстро прошли этот путь? Потому что у них в период от Первой до Второй мировой войны было свое государство. У них история похожа на нашу. Даже, может, хуже, но они успели за двадцать лет сформировать народ, и все в порядке. У нас не было этого периода. У нас между Первой и Второй мировой часть Беларуси была в Польше, а часть – в СССР.

- Но в Украине ведь очень похожая ситуация, и тем не менее формирование нации там идет намного более быстрыми темпами...

- Часть Украины долгое время имела свои национальные школы. В Австро-Венгерской империи не было ведь денационализации. Поэтому через национальную школу у украинцев этот национальный дух сохранился! У нас в истории, увы, так не сложилось. И вот именно эта история определяет, почему мы сегодня так мучаемся. К тому же, есть еще один фактор – религия. Если бы в Польше не было католических костелов, у поляков не было бы «Солидарности». И церковь в Польше сыграла колоссальную роль в консолидации оппозиционного движения. В Беларуси так не получается. Наши главные религии – православие и католицизм – делят белорусов на две части: если я православный и иду в церковь, мне говорят: «Ты – русский!», если я католик и иду в костел, мне говорят: «Ты – поляк!». А где белорусы, спрашивается? Выходит, их нет?.. Поэтому в нашей истории церковь никогда не играла консолидирующей роли. У нас были протестантские церкви в XVI веке, они пробовали это сделать, но их ликвидировали. Белорусы всегда были как бы между Византией и Европой. За них всегда боролись Запад и Восток. Удивительно, что наш народ вообще сохранился.

- После выборов пытаются ли власти и дальше запугивать Вас? Ощущаете ли Вы, что Ваша жизнь в этой стране сейчас находится в опасности?

- Сейчас я сам чувствую себя в относительной безопасности. Я даже не чувствую, чтобы КГБ за мной все время по пятам ездил, что было во время выборов. Но давление идет через моих детей, которых у меня трое. Власти очень жестко взялись за моих детей. Моему старшему сыну разрушили бизнес, он сейчас уехал в деревню и пытается заниматься экологическим фермерством. Против детей возбудили криминальные дела. Оба мои сына – средний и младший – учатся в Варшаве, но наши власти не засчитывают обучение в Варшаве и требуют от детей, чтобы они служили в армии. А я знаю, как с ними будет в армии, так было когда-то в Польше. Если сын оппозиционера попадает в армию, то там против него дедовщина по полной программе – «для воспитания», в первую очередь, родителей. По телевидению идет постоянная травля, передачи о том, какие нехорошие дети у оппозиционеров. Поэтому оба моих сына не могут сейчас вернуться в Беларусь. А старший сын, он юрист по образованию, хоть и живет здесь, но не может заниматься тем, чем хотел бы: фамилия мешает.

- Чем занимается после выборов Ваша жена?

- Она возглавляет комитет по защите репрессированных. Около 300 студентов, отчисленных из вузов, уже учатся в соседних странах, это великолепная программа. Мы помогаем также уволенным с работы, ищем им временную работу за границей, и делаем им временные пособия, занимаемся лечением людей за границей, тех, кто пострадали в тюрьмах. Это большая программа. Впервые нам удалось организовать поддержку репрессированным, и это не социальная программа, это программа помощи репрессированным. Ничто так не разрушает страх, как поддержка людей, которые пострадали. Тогда в наши ряды приходят новые люди.

- После президинтских выборов репрессии против инакомыслящих в Беларуси ослабли или, наоборот, ужесточились?

- Репрессии после выборов однозначно усилились. Они стали более жесткими, более циничными, никто уже не делает спектаклей, как раньше, когда говорили, что вроде бы оппозионер опять нахулиганил, ругался матом или еще что-то сделал, и под этим соусом его садят в тюрьму. Теперь наши власти идут на откровенные посадки, как было, например, недавно дело с активистом «Молодого фронта» Дмитрием Дашкевичем, которого посадили на полтора года за то, что ему не дали зарегистрировать организацию. Когда их не зарегистрировали, а Дашкевич со своими сторонниками продолжал действовать в этой организации, за это его и посадили. Это стопроцентное нарушение Конституции, и никто уже этого не скрывает. Ведь в конституции любой страны прописано право на ассоциации. Вот он хотел ассоциацию создать, ему не дали и за это – в тюрьму.

- У Вас какая-нибудь статистика есть по количеству политзаключенных?

- Нам известно, что сейчас по политическим мотивам полтора десятка человек в тюрьмах на долгий срок, это люди, получившие тюрьму или «химию». Через тюрьмы во время весенних протестов прошло более тысячи человек. Около 500 студентов отчислены из вузов, и огромное количество людей лишились работы. Это сотни и сотни людей.

- Вы требуете от своих коллег-демократов создания более жесткой коалиции. Что это означает в Вашем понимании?

- В демократической стране коалиция – это компромисс между партиями, они договариваются вместе по некоторым принципам и выступают и голосуют вместе. У нас негде голосовать. У нас выборы не проводятся. У нас идет жесткая борьба с очень серьезным, незаконным режимом. Для меня совершенно очевидно, что сейчас никаких условий для развития партий, общественных объединений не существует. Наоборот, в силу условий, они слабеют. Если каждая партия будет идти против режима отдельно – это бессмысленно: во-первых, нет возможности; во-вторых, их никто и слушать не захочет. Желание людей абсолютно однозначно: вы, демократы, объединитесь, сами определите, кто из вас первый, и только тогда мы это воспримем. Потому что нет  у нас диалога «общество – демократические силы», нет свободных масс-медиа, с помощью которых можно этот диалог реализовать, нет у нас выборов. Поэтому на нас, оппозицию, перекладывается ответственность за абсолютную консолидацию и за выбор лидера, и подобная персонификация важна даже в демократических странах, а тем более – в Беларуси. У нас никто сейчас не будет реагировать на предложение различных путей развития страны – либеральный, социал-демократический или консервативный. Ведь мало кто это вообще понимает, т.к. культура политическая невысока. Поэтому легче всего сказать: «Вы хотите свободы или нет?» Вот на этом слове мы и шли. Это - моя позиция. Я считаю, что мы обязаны объединиться, выбрать лидера демократическим путем, определить штаб и дальше подчиняться, как на войне, потому что тут идет холодная война, а иногда и не холодная: люди ведь исчезают.

- Но силы, желание и стремление оставаться лидером оппозиции у Вас все еще остаются?

- Меня больше всего упрекают в отсутствии амбиций. Мне говорят: «По тебе не видно абмиций, что ты страшно хочешь сесть в кресло президента». Действительно, мне этого немного не хватает. Жажды власти, честно скажу, у меня не хватает. Зато есть огромная жажда жить иначе, сила воли есть, характер есть, я хочу построить другую страну вместе с другими.

Когда я ездил по стране, меня первое, что спрашивали: «Скажи, Милинкевич, а ты не убежишь после выборов – за границу, в эмиграцию? Ты не уедешь на дачу? Ты будешь до конца? Тогда мы с тобой согласны». Я всюду обещал, что никуда не убегу, даже если будет угроза тюрьмы. Я лучше пойду в тюрьму, но я не сдамся. Но если завтра появится человек, у которого рейтинг будет выше, чем у меня, я точно отдам ему первое место и сам же его поддержу. Но сегодня, и это факт, у меня из всех оппозиционеров, самый высокий рейтинг, и не я этот рейтинг сделал. Его сделали тысячи и тысячи людей, которые, рискуя собой, агитировали за меня по всей стране. Глупо ведь, если я сейчас уйду, это же ресурс колоссальный, узнаваемость у меня огромная. Поэтому буду, пока нужен.