УкраїнськаУКР
EnglishENG
PolskiPOL
русскийРУС

Борис Стругацкий: «В чудеса мы с братом не верили никогда»

1,2 т.
Борис Стругацкий: «В чудеса мы с братом не верили никогда»

После смерти старшего брата Аркадия Борис Натанович Стругацкий сказал: «Чувствую себя человеком, который вместе с напарником всю жизнь пилил двуручной пилой ги­гантское бревно. И вот напарника нет. Осталось бревно, осталась пила... Но как пилить в одиночку? Много материала накоплено на новую книжку. Но вряд ли... вряд ли...» Бо­рис Натанович признается, что писать в одиночку ему очень тяжело. К своим 72 годам смысл жизни он видит так: «Он в любви, дружбе и творческой работе. Все остальное - тлен и залипуха». О вечном и тленном «Газета...» говорила с писателем-легендой.

Видео дня

-Как-то вы сказали, что, согласно закону Старджена, 90% всего существующего на свете - дерьмо. И что про­порция эта актуальна и для фантастики. Когда вы с братом впервые взялись за перо, процент «недерьма» был другим?

- То было очень суровое время - су­ровое и к фантастике, и к литературе во­обще. Фантастики печаталось мало, и она была чрезвычайно скучна и занудна. Царила так называемая «теория ближне­го прицела», писать рекомендовалось только о достижениях техники, причем о сугубо прикладных - например, об авто­матических тракторах или о сапогах с са­мовосстанавливающейся подошвой. Я не шучу - был такой рассказ Охотникова. На этом фоне довольно скучные по сего­дняшним понятиям повести, вроде «Зве­здных кораблей», смотрелись как жем­чужины увлекательности и глубокомыс­лия. Любители фантастики жили за счет старых запасов: перечитывали приложе­ния к журналам «Всемирный следопыт» и «Вокруг света» дореволюционных вре­мен и 20-х годов.

- Если бы Стругацкие начинали се­годня, стали бы они писать научную фантастику? Может быть, писали бы в другом жанре или не стали ли бы писать вообще?

- Только не «научную». С научной фантастикой Стругацкие покончили еще в начале 60-х - перешли на социальную, сатирическую, вообще - «реалистичес­кую». Боюсь, сегодня мы вообще не со­стоялись бы как писатели. Во всяком случае, я не могу себе представить се­рьезного побудительного мотива для то­го, чтобы заняться литературой сегодня.

- Как-то вы обмолвились, что лю­бовь и привычку к фантазированию привил вам с братом отец. Что можете вспомнить о том периоде жизни?

- Ничего конкретного не помню. Кроме книг, которые таскал из отцовской библиотеки и из библиотеки старшего брата, - «Война миров», «Истребитель Два-Зет», «Пылающие бездны»... Ах, ка­кое было наслаждение читать все это! Перед войной в нашей семье было обык­новение: вечером все усаживались на диван, и отец заводил длиннющую сказку - мешанину из сказок и романов всего мира. Повторялся у них лишь конец, ко­торый был всегда одинаков: «Но тут на­ступила ночь, и все они легли спать...»

Блокаду помню смутно. Осень мы протянули на том, что ели кошек - их ло­вили отец и Аркадий. Отец разделывал их в ванной. Тринадцать кошек... К фев­ралю из жильцов 24 коммунальных квартир нашего дома, кроме нас, выжи­ло еще трое. Но мы были обречены. Спасло нас то, что от публичной библи­отеки, где работал перед войной отец, в эвакуацию отправляли группу уцелев­ших сотрудников. Было решено, что с ней поедет и отец с Аркадием, а мы с мамой останемся. Отец и Аркадий оста­вили нам свои хлебные карточки. Эти лишние 250 граммов хлеба в день нас и спасли.

- Вы почти всегда жили с Аркадием Натановичем в разных городах. Как удалось, работая и живя порознь, не ут­ратить близость братских отношений, не растерять общность творчества?

- Мы действительно очень любили друг друга. Нам никогда особо не меша­ло то, что один жил в Ленинграде, вто­рой - в Москве. Расстояние между нами практически ничего не решало. Если это было нужно, пять-десять недель в году мы проводили, работая в одном доме. Когда встречались, общались чуть ли не сутки напролет...

- К чему в разные периоды вашего творчества придирались критики и цен­зоры? Существуют ли какие-то совре­менные аналоги советской цензуры?

- В 50-х цензурные придирки к на­шим рассказам были скорее смешными, чем трагичными. Так, нам запрещали употреблять название планеты Уран: тогда радиоактивные элементы были под цензурным запретом, а Уран - это ведь еще и уран. Какой-то важный дея­тель наказал выбросить из текста слово «абракадабра», «усмотрев» в нем «не­кое шифрованное выражение». К «Оби­таемому острову» цензура сделала поч­ти 900 замечаний. Среди них - запреты на упоминание слов «танки», «Гитлер», «заключенный». Из эпиграфа к «Жуку в муравейнике» попросили убрать счи­талку «Стояли звери около двери...», ко­торую придумал мой шестилетний сын. В ней усмотрели «слегка переделанную маршевую песню Гитлерюгенда».

Сейчас настоящей, идеологической цензуры, слава богу, нет. Но авторы, особенно молодые, испытывают вкусо­вое давление со стороны редакторов и издателей. Конечно, по сравнению с настоящей цензурой все это сущие пустя­ки. А главное - сейчас в распоряжении любого автора двадцать издательств: не договорился с «Альфой», иди в «Бету», «Гамму» и далее по алфавиту. Великая вещь-конкуренция!

- Современные писатели много пи­шут о человеке, которому тесно в обще­стве потребления. Как вам эта тема по­сле «Хищных вещей века»?

- Эта тема будет оставаться интерес­ной, пока сохранится общество потреб­ления. Но у меня нет ощущения, что это - «тема номер один». Наркомания, тер­роризм, энергетический кризис ив свя­зи с этим всем возвращение к тоталита­ризму беспокоят меня гораздо больше.

- Читаете ли вы сейчас кого-то из молодых авторов, русских или иност­ранных?

- Иностранцев почти не читаю. Сре­ди русскоязычных без труда назову два десятка фамилий, за которыми слежу регулярно и у которых читаю все новое, что мне попадется. Правда, все они те­перь не такие уж и молодые - я считаю их такими скорее по привычке: семиде­сятники-восьмидесятники, четвертое поколение.

- В «Стажерах» описан мир будуще­го, где победил коммунизм. Правда ли, что вы охладели к его идеям в 1962 го­ду, после легендарной сходки Хрущева с интеллигенцией в Манеже?

- Нет, мы охладели не к идее комму­низма, которую я и сейчас считаю одной из красивейших идей, выдвинутых чело­вечеством. Мы охладели к так называе­мым «советским коммунистам», кото­рые от коммунизма всегда были даль­ше, чем очковые змеи от интеллиген­ции. И произошло это охлаждение не в 62-м году (тогда еще какие-то иллюзии сохранялись), а в 68-м, после вторже­ния в Чехословакию.

- Вас с братом было принято счи­тать очень обеспеченными советскими фантастами, чуть ли не миллионерами. Как было на деле?

- Да, я слышал эту легенду. Особен­но приятно было утешать себя этими слухами в «десятилетие тощих коров» - с 1971 по 1980 год, когда в Союзе не бы­ло напечатано ни одной нашей новой книжки и Аркадий вынужден был снова поступить на редакторскую работу, а я продал (кушать было нечего) коллекцию марок, которую собирал 25 лет. На эти деньги жил несколько лет. Впрочем, по-настоящему мы не нуждались никогда: подрабатывали в кино, получали чеки «Внешпосылторга» за наши книги, кото­рые охотно издавали за границей... «За­граница нам поможет», - говорили мы друг другу, и так оно и было. На хлеб с маслом хватало всегда, но «миллионе­рами»!.. Чушь какая!

- В нашем мире продвинутых техно­логий все еще происходит то, что при­нято называть «чудом»: излечиваются неизлечимые, рождаются якобы по­мнящие свои прошлые жизни, есть ви­девшие НЛО. Это все просто надува­тельство?

- По-моему, все это - «бред скучаю­щего воображения». И надувательство в том числе. В мире чудес нет. Они - либо результат ловкости рук, либо - ошибка эксперимента. Настоящие чудеса до­ступны только профессионалам, а все эти экстрасенсы - имитаторы чудес для нищих духом, все «достижения» пара наук - выражение тоски по недоступной информации, сенсорное голодание, протест против суконной скуки реально­го мира. Не знаю ни одного достоверно­го случая чуда. В наших книгах чудеса были не более чем антуражем. Сами мы в них не верили никогда.

- О чем будут писать фантасты лет через 300?

- Плохие - не знаю. Даже предста­вить себе не могу. А хорошие - все о том же: о людях и их судьбах в реальном ми­ре, искаженном фантастическим допу­щением.

- Будь чудо чем-то сродни кофе из платного автомата, чего бы заказали себе в качестве такого чуда?

- Здоровья. Себе и своим близким. И всем хорошим людям заодно.

Справочная «Газеты...»

Борис Стругацкий родился в 1933 году. Окончил Ленинградский университет по специ­альности «астрономия». Вместе с братом Аркадием опубликовал первый рассказ в журнале «Техника - молодежи». Всего за 30 лет совместного творчества братья напи­сали более 25 романов, повестей и рассказов. Самые известные - «Понедельник начи­нается в субботу», «Трудно быть богом», «Жук в муравейнике», «Пикник на обочине». По­сле смерти Аркадия Стругацкого в 1991 году Борис под псевдонимом С. Витицкий на­писал два романа: «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» (1996) и «Бессильные мира сего» (2003). Лауреат бессчетных премий в области науч­ной фантастики. Женат, есть сын.

Виктория КУЛЬКО, «Газета по-киевски»

www.pk.kiev.ua