Борис Стругацкий: «В чудеса мы с братом не верили никогда»
После смерти старшего брата Аркадия Борис Натанович Стругацкий сказал: «Чувствую себя человеком, который вместе с напарником всю жизнь пилил двуручной пилой гигантское бревно. И вот напарника нет. Осталось бревно, осталась пила... Но как пилить в одиночку? Много материала накоплено на новую книжку. Но вряд ли... вряд ли...» Борис Натанович признается, что писать в одиночку ему очень тяжело. К своим 72 годам смысл жизни он видит так: «Он в любви, дружбе и творческой работе. Все остальное - тлен и залипуха». О вечном и тленном «Газета...» говорила с писателем-легендой.
-Как-то вы сказали, что, согласно закону Старджена, 90% всего существующего на свете - дерьмо. И что пропорция эта актуальна и для фантастики. Когда вы с братом впервые взялись за перо, процент «недерьма» был другим?
- То было очень суровое время - суровое и к фантастике, и к литературе вообще. Фантастики печаталось мало, и она была чрезвычайно скучна и занудна. Царила так называемая «теория ближнего прицела», писать рекомендовалось только о достижениях техники, причем о сугубо прикладных - например, об автоматических тракторах или о сапогах с самовосстанавливающейся подошвой. Я не шучу - был такой рассказ Охотникова. На этом фоне довольно скучные по сегодняшним понятиям повести, вроде «Звездных кораблей», смотрелись как жемчужины увлекательности и глубокомыслия. Любители фантастики жили за счет старых запасов: перечитывали приложения к журналам «Всемирный следопыт» и «Вокруг света» дореволюционных времен и 20-х годов.
- Если бы Стругацкие начинали сегодня, стали бы они писать научную фантастику? Может быть, писали бы в другом жанре или не стали ли бы писать вообще?
- Только не «научную». С научной фантастикой Стругацкие покончили еще в начале 60-х - перешли на социальную, сатирическую, вообще - «реалистическую». Боюсь, сегодня мы вообще не состоялись бы как писатели. Во всяком случае, я не могу себе представить серьезного побудительного мотива для того, чтобы заняться литературой сегодня.
- Как-то вы обмолвились, что любовь и привычку к фантазированию привил вам с братом отец. Что можете вспомнить о том периоде жизни?
- Ничего конкретного не помню. Кроме книг, которые таскал из отцовской библиотеки и из библиотеки старшего брата, - «Война миров», «Истребитель Два-Зет», «Пылающие бездны»... Ах, какое было наслаждение читать все это! Перед войной в нашей семье было обыкновение: вечером все усаживались на диван, и отец заводил длиннющую сказку - мешанину из сказок и романов всего мира. Повторялся у них лишь конец, который был всегда одинаков: «Но тут наступила ночь, и все они легли спать...»
Блокаду помню смутно. Осень мы протянули на том, что ели кошек - их ловили отец и Аркадий. Отец разделывал их в ванной. Тринадцать кошек... К февралю из жильцов 24 коммунальных квартир нашего дома, кроме нас, выжило еще трое. Но мы были обречены. Спасло нас то, что от публичной библиотеки, где работал перед войной отец, в эвакуацию отправляли группу уцелевших сотрудников. Было решено, что с ней поедет и отец с Аркадием, а мы с мамой останемся. Отец и Аркадий оставили нам свои хлебные карточки. Эти лишние 250 граммов хлеба в день нас и спасли.
- Вы почти всегда жили с Аркадием Натановичем в разных городах. Как удалось, работая и живя порознь, не утратить близость братских отношений, не растерять общность творчества?
- Мы действительно очень любили друг друга. Нам никогда особо не мешало то, что один жил в Ленинграде, второй - в Москве. Расстояние между нами практически ничего не решало. Если это было нужно, пять-десять недель в году мы проводили, работая в одном доме. Когда встречались, общались чуть ли не сутки напролет...
- К чему в разные периоды вашего творчества придирались критики и цензоры? Существуют ли какие-то современные аналоги советской цензуры?
- В 50-х цензурные придирки к нашим рассказам были скорее смешными, чем трагичными. Так, нам запрещали употреблять название планеты Уран: тогда радиоактивные элементы были под цензурным запретом, а Уран - это ведь еще и уран. Какой-то важный деятель наказал выбросить из текста слово «абракадабра», «усмотрев» в нем «некое шифрованное выражение». К «Обитаемому острову» цензура сделала почти 900 замечаний. Среди них - запреты на упоминание слов «танки», «Гитлер», «заключенный». Из эпиграфа к «Жуку в муравейнике» попросили убрать считалку «Стояли звери около двери...», которую придумал мой шестилетний сын. В ней усмотрели «слегка переделанную маршевую песню Гитлерюгенда».
Сейчас настоящей, идеологической цензуры, слава богу, нет. Но авторы, особенно молодые, испытывают вкусовое давление со стороны редакторов и издателей. Конечно, по сравнению с настоящей цензурой все это сущие пустяки. А главное - сейчас в распоряжении любого автора двадцать издательств: не договорился с «Альфой», иди в «Бету», «Гамму» и далее по алфавиту. Великая вещь-конкуренция!
- Современные писатели много пишут о человеке, которому тесно в обществе потребления. Как вам эта тема после «Хищных вещей века»?
- Эта тема будет оставаться интересной, пока сохранится общество потребления. Но у меня нет ощущения, что это - «тема номер один». Наркомания, терроризм, энергетический кризис ив связи с этим всем возвращение к тоталитаризму беспокоят меня гораздо больше.
- Читаете ли вы сейчас кого-то из молодых авторов, русских или иностранных?
- Иностранцев почти не читаю. Среди русскоязычных без труда назову два десятка фамилий, за которыми слежу регулярно и у которых читаю все новое, что мне попадется. Правда, все они теперь не такие уж и молодые - я считаю их такими скорее по привычке: семидесятники-восьмидесятники, четвертое поколение.
- В «Стажерах» описан мир будущего, где победил коммунизм. Правда ли, что вы охладели к его идеям в 1962 году, после легендарной сходки Хрущева с интеллигенцией в Манеже?
- Нет, мы охладели не к идее коммунизма, которую я и сейчас считаю одной из красивейших идей, выдвинутых человечеством. Мы охладели к так называемым «советским коммунистам», которые от коммунизма всегда были дальше, чем очковые змеи от интеллигенции. И произошло это охлаждение не в 62-м году (тогда еще какие-то иллюзии сохранялись), а в 68-м, после вторжения в Чехословакию.
- Вас с братом было принято считать очень обеспеченными советскими фантастами, чуть ли не миллионерами. Как было на деле?
- Да, я слышал эту легенду. Особенно приятно было утешать себя этими слухами в «десятилетие тощих коров» - с 1971 по 1980 год, когда в Союзе не было напечатано ни одной нашей новой книжки и Аркадий вынужден был снова поступить на редакторскую работу, а я продал (кушать было нечего) коллекцию марок, которую собирал 25 лет. На эти деньги жил несколько лет. Впрочем, по-настоящему мы не нуждались никогда: подрабатывали в кино, получали чеки «Внешпосылторга» за наши книги, которые охотно издавали за границей... «Заграница нам поможет», - говорили мы друг другу, и так оно и было. На хлеб с маслом хватало всегда, но «миллионерами»!.. Чушь какая!
- В нашем мире продвинутых технологий все еще происходит то, что принято называть «чудом»: излечиваются неизлечимые, рождаются якобы помнящие свои прошлые жизни, есть видевшие НЛО. Это все просто надувательство?
- По-моему, все это - «бред скучающего воображения». И надувательство в том числе. В мире чудес нет. Они - либо результат ловкости рук, либо - ошибка эксперимента. Настоящие чудеса доступны только профессионалам, а все эти экстрасенсы - имитаторы чудес для нищих духом, все «достижения» пара наук - выражение тоски по недоступной информации, сенсорное голодание, протест против суконной скуки реального мира. Не знаю ни одного достоверного случая чуда. В наших книгах чудеса были не более чем антуражем. Сами мы в них не верили никогда.
- О чем будут писать фантасты лет через 300?
- Плохие - не знаю. Даже представить себе не могу. А хорошие - все о том же: о людях и их судьбах в реальном мире, искаженном фантастическим допущением.
- Будь чудо чем-то сродни кофе из платного автомата, чего бы заказали себе в качестве такого чуда?
- Здоровья. Себе и своим близким. И всем хорошим людям заодно.
Справочная «Газеты...»
Борис Стругацкий родился в 1933 году. Окончил Ленинградский университет по специальности «астрономия». Вместе с братом Аркадием опубликовал первый рассказ в журнале «Техника - молодежи». Всего за 30 лет совместного творчества братья написали более 25 романов, повестей и рассказов. Самые известные - «Понедельник начинается в субботу», «Трудно быть богом», «Жук в муравейнике», «Пикник на обочине». После смерти Аркадия Стругацкого в 1991 году Борис под псевдонимом С. Витицкий написал два романа: «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» (1996) и «Бессильные мира сего» (2003). Лауреат бессчетных премий в области научной фантастики. Женат, есть сын.
Виктория КУЛЬКО, «Газета по-киевски»