Леонид Якубович: «Молодежь уверена, что я нудный, капризный старик»

Известному российскому телеведущему исполнилось 60 лет

Отгадайте слово, в котором зашифрована фамилия популярного ведущего популярной российской телепередачи. Понимаю, что задание трудное, поскольку сегодня на Российском телевидении популярных ведущих больше, чем популярных телепередач. Поэтому даю наводящие подсказки: он находчив, как Ходжа Насреддин, обаятелен, как Бельмондо, популярен, как Ленин до перестройки.У него громкий заразительный смех, которым он безнаказанно инфицирует миллионы телезрителей, и роскошные кавалерийские буденновские усы.

Мы познайомились много лет назад: он был стройным, подвижным, с угольно-черными усами — красавец-гусар, которому не хватало только эполет и сабли. Его фразы были короткими и рублеными, как сабель­ные удары: «Вперед!», «Летим!», «Вре­жем!»... Сравнения тоже необычные, бой­цовские: «Это просто как апперкот!». Он ра­достно откликался на любые авантюрные предложения, обожал застолья, был вечным тамадой, с бокалом в руке выдавал такие сольные выступления, что даже самые большие обжоры забывали о закусках.

И при всем этом оставался вечным маль­чишкой. Однажды мы выступали в каком-то огромном Дворце культуры. Ему вырвали зуб, он приехал на концерт с перекошенным лицом, стонал от боли. И вдруг обнаружил в глубине сцены, за задником, натянутый ба­тут. Тут же, в пиджаке, в галстуке, залез на него и, счастливый, стал взлетать к потолку, забыв про зубы и про выступление.

В прошлом месяце, будучи в Москве, я пришел к нему, приглашенный на завтрак. В небольшой уютной квартире — масса при­зов, сувениров, подарков.

— Это моя мастерская, мой кабинет, мое логово — здесь я работаю, здесь и скрыва­юсь от суеты.

Из кухни появился стального цвета кра­савец-кот—посмотреть, кто пришел.

— Это хозяин? — спросил я.

— Да. Я у него живу. Он — англичанин, поэтому такой важный, с ним надо только на вы. На «кис-кис» не реагирует, откликается лишь на свое имя-отчество: Профиндуй Мо­дестович.

— Типично английское имя. Ты его расчесываешь?

— Когда есть время.

— Хорошо, что у него короткая шерсть. А мой перс, если я его день не расчешу, превращается в валенок... А где жена, дочка?

— Рядом. Живем в двух квартирах — они бы мой ритм жизни не выдержали.

— А сын Артем?

— Уже женатый дядька, огромный, тол­стый. Работает на телевидении. Я ему квар­тиру купил, тоже рядом.

— Он удачно выбрал папу... Слушай, у тебя так чисто, аккуратно. Это кот убира­ет?

— От него дождешься! Это мой бзик. Ар­тем говорит, что когда ночует у меня, боится ночью пойти в туалет — возвращается, а кровать уже застелена.

В гостиной стоит манекен в кителе, уве­шанный орденами и медалями.

— Ты их коллекционируешь?

— Это мои награды, в том числе и за Чечню я там не раз выступал перед солдатами. На полке — две одинаковые фигурки «ТЭФИ». Указываю на них:

— У меня двоится в глазах?

— Нет. Просто я дважды был признан лучшим ведущим года.

— Как тебе работается?

— Нормально-сложно.

— Тебе сложно?! Ведь ты — патриарх, неприкасаемый!

— Это ты так думаешь. А вокруг меня в основном молодежь, которая уверена, что я нудный, капризный старик, который всем мешает своими требованиями и претензия­ми... Наверное, это естественно. Представь себе, что я приехал в вигвам к индейцам. Они беседуют, как лучше курить трубку ми­ра, как разукрасить задницу, а тут я со свои­ми проблемами.

— Но ведь без тебя «Поле чудес» рух­нет.

— Это единственное, что их заставляет меня терпеть. Все изменилось, Саша, все. Я тоже пережил эмиграцию, никуда не уезжая. Другие люди, другая страна.... У меня за го­ды жизни в записной книжке набралось око­ло тысячи номеров телефонов. Всех друзей и приятелей я всегда поздравлял с днями рождения, с годовщинами. Все этому радо­вались и удивлялись, если я почему-то не позвонил. А сейчас удивляются, что я это помню, и еще недовольны: «А чего это ты так рано звонишь!»... Сегодня дружат не с Чело­веком, ас Делом, с Выгодой, с Деньгами... Я собрался с силами и совершил героический поступок, как тот врач, который сам себе вырезал аппендицит: я вычеркнул из книжки

почти все номера телефонов, оставил только несколько самых-самых.

«Психиатр записал бы нас в свои пациенты»

— У тебя много деловых переговоров.

— Для этого у меня есть другой телефон, который звонит без перерыва, а первый — большую часть времени мол­чит. Как у Евтушенко: «А ходят в праздной суете разнообразные не те...».

— Но друзья ведь остались?

— Тех, кто любил меня и которых любил я, уже нет: или умерли, или эмигрировали, или стре­мительно состарились.

А некоторые сами вычеркнулись из книжки по причине безумной занятости — на дружбу уже времени не хватает. Круг общения сжал­ся, как Небесный Кар­лик.

— Ты и мой теле­фон вычеркнул?

— Никогда. Пойми, наша дружба не зависит от количества лет, которые мы не виделись. Ты пришел, и мы радуемся, и как бы продолжаем диалог, прерванный много лет назад. Пси­хиатр записал бы нас в свои паци­енты: сидят два сумасшедших и вместо «Здравствуй» начинают разговор с фразы: «А ты был прав!».

— Ты себе противоречишь: значит, и сегодня существует такое понятие, как дружба.

— Да, существует и сегодня, но это понятие уже вчерашнее. Саша, мы ведь родились в середине прош­лого столетия, в прошлом тысячеле­тии. Для сегодняшних ребят мы — динозавры, персонажи истории, ка­кими для нас были Тутанхамон, Су­воров, Нельсон, Котовский... Нынеш­ние дети уверены, что мы с ними встречались. Мы для них — два па­мятника, которые беседуют о прош­лом...

В 92-м году я прилетел в Москву— впервые после отъезда в Израиль. Он знал об этом, и первый звонок был от него: «Моя машина в ремонте, я взял у приятеля «Волгу», чтобы возить тебя по твоим делам. Куда подать, шеф?».

И двое суток, с утра до ночи, возил меня по всей Москве, отбросив свои де­ла и заботы. Такое не забывается. — ...По-моему, ты уж очень сгуща­ешь краски. И потом: мы ведь тоже изменились.

— Мы не изменились — мы просто устали, во всяком случае, я! Усталость накопилась и выплескивается.

— Брось! Ты для меня всегда был сгустком энергии. Уверен, что ты и сей­час пробежишь стометровку за 14 се­кунд.

— Пробегу! Прозвучит выстрел — и я ее запросто одолею. Правда, при этом не сдвинусь с места: лень напрягаться, да и си­лы надо беречь.

— У Игоря Губермана есть такие строчки: «Мне, чтобы утром умереть, вполне достаточно подпрыгнуть». Ду­маю, он это написал про себя, про меня, про тебя.

— Если про меня, то я усилю эти строки: «Мне, чтобы утром умереть, вполне достаточно проснуться».

— Ты же был неутомимым гулякой, лучшим тамадой!

— Сейчас я редко хожу на вечеринки и на приемы.

В Москве у меня был театр «Гротеск». Я открыл его представлением «Ночь смеха», которое начиналось в восемь вечера и кон­чалось в восемь утра. Действие происходи­ло и в зале, и в фойе. Участвовали почти все наши звезды: Сергей Юрский, Роман Кар­цев, Татьяна Догилева, Михаил Мишин, Се­мен Альтов, Александр Иванов, «Клуб «Двенадцать стульев» «Ли­тературной газеты», «Кроко­дил»... Я предложил ему вести это шоу — он замахал руками: «Ты что! Там такая компания — я не потяну». — «А если я вызову из Ленинграда Вадима Жука?». — «С Вадиком буду».

В день открытия творилось неописуемое: главного редактора «Крокодила» Владимира Пьянова и моего брата Леонида, которые чуть опо­здали, милиция не смогла протащить сквозь толпу у входа, поэтому втолкнула их в специально раскрытое окно туалета. Все проходы в зале были забиты. Я понял, что ру-ко в одить процессом уже невоз­можно, при­знался зрите­лям, что надеюсь только на професси­онализм выступаю­щих, которые сиде­ли в двух первых рядах, и предуп­редил: «Веду­щих будет двое. Если вам понравится, хвалите ме­ня — это я придумал, если не понра­вится, ругай­те их — это они ис­портили»...

Дуэт ведущих блестяще справился со своей задачей. Следующих два представле­ния наш герой вел уже сам. Его хвалили во всех газетах, отмечали высокое мастер­ство. И сразу после этого пригласили вести конкурс «Московские красави­цы».

Я горжусь, что свой победный путь шоумена он начал в театре «Гро­теск».

— Так ты что, вообще никуда не хо­дишь?

— Стараюсь. Когда я один, могу писать. Знаешь, я сделал величайшее открытие и сам себя выдвинул на Нобелевскую пре­мию. Правда, еще себе ее не дал.

— Уверен, что кот проголосует за. Ка­кое же это открытие?

— Я пишу лучше, чем говорю. Писать — стало моим главным кайфом. Пишу, пишу, пишу — рука не успевает за мыслью. Дико ругаюсь, когда отвлекают. Вспоминаю Дю­ма, который орал и бросался чашками, ког­да ему мешали.

«Каждый, кто произносит слово «стоп!», — мой враг»

— Что-нибудь уже опубликовал?

— Пока нет. Пока только пишу.

—А твои киносценарии про летающих амазонок?

— Это другое, это производство, которое мне очень нравится. Осваиваю новые профессии: кинодраматурга и киноактера. Пе­ред артистами кино просто преклоняюсь: как можно по команде режиссера выдать, к примеру, приступ отчаяния, выплеснуть фонтан эмоций?.. После этого, разбитому, обессилевшему, опустошенному, получить команду: «Повторить!» и снова проделать все с такой же самоотдачей!.. А эти вечные «Стоп!», которые уже испытал на себе. Я возненавидел это слово, каждый, кто его произносит, — мой враг.

— Все! Это слово я вычеркиваю из своего обихода.

— Спасибо.

— Так кем же ты себя считаешь: шоу­меном, кинодраматургом или киноактером?..

— Это все не главное. Один мой приятель сказал: «Ты сделал для этой страны три гло­бальных акции».

— Какие именно?

— Первое: я реанимировал смокинг. В 88-м году, когда вел конкурс «Московские красавицы», я вышел в смокинге. После это­го все ведущие шоумены стали носить смокинг... Второе: в 92-м году я впервые попал в бильярдную. Там было неуютно, грязно, столы с порванным сукном. Мне предложи­ли сыграть. Я не знал, каким концом кия бьют, а о том, чтобы попасть в шар, и речи быть не могло. Я стал учиться, привел туда Листьева, Ярмольника... Мы привлекли к этому спорту внимание и прессы, и телеви­дения... Сейчас это солидная федерация и я вице-президент.

— А что третье?

— Я поднял на крыло нашу малую авиа­цию. Я первый сел за штурвал малого самолета. Мне стали звонить изо всех концов страны: «Значит, можно летать? Где? Как? Когда?..». Теперь в стране большое коли­чество клубов, где орлята учатся летать. Кстати, я потом окончил Калужское авиаци­онное училище, потом курсы повышения квалификации. Сегодня я пилот третьего класса, могу летать вторым пилотом на Як-40, возить пассажиров.

— «Все выше, и выше, и выше стре­мим мы полет наших птиц», — запел я своим противным голосом.

Он подхватил своим приятным:

— «И в каждом пропеллере дышит спо­койствие наших границ»...

Мы оба рассмеялись.

— Хороший, оптимистичный финал для интервью. Но не мешало бы еще че­го-нибудь смешного. Можешь расска­зать какой-нибудь забавный случай?

— Могу... Мои приятели встречали Новый год. Одна из них, высокопоставленная, власть имущая дама ровно в 22.45 по ка­бельному телевидению поздравила свой электорат с наступающим годом Обезьяны и погладила сидящую рядом макаку, специ­ально привезенную из зоопарка. Обезьяна не терпела фамильярности и прокусила ей руку. Поэтому ровно в 23 часа дама оказа­лась в больнице Склифосовского, где ей за­шили и забинтовали руку, и она вернулась праздновать. Ровно в 24 часа они выстрели­ли шампанским и в 0.15 выбежали во двор, чтобы запустить петарду, которая взорва­лась, сожгла одному шапку и полшевелюры, а второму врезала в лицо, обожгла нос и брови. В 0.45 они, уже всё вместе, снова оказались в Склифосовского, где и провели остаток ночи.

— По-моему, незабываемый празд­ник!

— Наверное, после этого и возник новый лозунг: «Раз-два-три, елочка, гори, звоните в 01!».

— Вот на этом и закончим.

Мы вышли в переднюю. Я оделся, мы об­нялись.

— До следующей встречи!

А Профиндуй Модестович даже не вышел попрощаться — вот вам хваленое англий­ское воспитание!

Александр Каневский, «Бульвар Гордона»