Блог | Русскій мір: чому телевізор став Богом
"Я знаю правду о событиях в Донбассе!", — говорит радиослушатель, дозвонившийся к нам в эфир на радио Baltkom. Его голос звучит уверенно, без тени сомнений. "Откуда?", — спрашиваем мы с коллегой-соведущим. "Телевизор надо смотреть, тогда все становится ясно", — заявляет он.
Дело происходит в Риге, столице Латвии, страны, которая в 1991 году вышла из состава СССР, а в 2004 году вступила в Евросоюз.
Когда телевизор стал Богом?
У меня есть, по крайней мере, два воспоминания детства, которые связаны с телевизором. В 1986 году я вместе с родителями смотрел новости, в которых рассказывали о гибели американского космического челнока Challenger, а в 1990 году, в 10-летнем возрасте, пытался понять, что хочет сказать депутатам Верховного совета первый и последний президент СССР Михаил Горбачев.
Эти воспоминания как-то особенно ярко отпечатались в моей памяти, и сегодня, разбуди меня ночью, я сразу отвечу, что смотрел по "ящику" 30 лет тому назад.
Потом, конечно, были и сеансы Кашпировского, и программа "Взгляд", и первое зарубежное "мыло", например, "Богатые тоже плачут", а также ставшее символом ГКЧП "Лебединое озеро".
Советский опыт просмотра телевизионных программ научил, по крайней мере, часть аудитории "читать между строк" — искать в официальных сводках определенным образом зашифрованные сообщения. Ну, или надеяться на то, что они там есть.
"В редакции пропаганды Латвийского радиокомитета меня в свое время учили: "Первый абзац — согласно постановлению последнего пленума ЦК КПСС… А дальше говори шо хошь", — рассказывает известный латвийский радиожурналист, профессор Сергей Крук.
Читайте: Крым – чей?
В СССР, как это ни парадоксально, просмотр телевизионных программ был делом весьма занимательным. Это сегодня, как выясняется, телевизионные программы бесцветны по сути и лишены полутонов, а тогда они, напротив, позволяли выйти за рамки "установленных границ". Потому что к ним изначально относились с долей скепсиса — и авторы, и зрители.
Все знали, что была цензура. При этом если не все, то многие прекрасно понимали, как ее обходить. Мозг включался не только у журналистов, но и у зрителей.
Сегодня я все чаще встречаю людей, которые не ставят под сомнение то, что видят по телевизору. Их становится все больше. Люди верят ведущим, которые со временем тоже начинают верить тому, что говорят с телевизионных экранов.
К тому же с сожалениям приходится говорить, что информационная журналистика в глазах телезрителей в последнее время сдает позиции — люди уже привыкли не только узнавать, что произошло, но тут же получать и оценку событий. Многие СМИ позволили себе занять место арбитра, который определяет, что такое хорошо, а что такое плохо. Объективность и непредвзятость больше не в тренде. Причем не только на Востоке, но и на Западе.
На днях я встретил коллегу, которая долгое время сотрудничала с американскими и британскими изданиями. "Знаешь, раньше я верила западным СМИ, как Богу. А сейчас, как ни прискорбно, все изменилось…", — сказала она, добавив, что решила уйти из журналистики.
На войне как на войне
Сейчас принято считать, что в информационной войне все средства хороши. Главное — завоевать симпатии аудитории, и без "анаболиков" здесь, похоже, не обойтись. Нужны неестественные эмоции — яркие, гипертрофированные, наркотические. Хотя на самом деле разделение тут четкое и недвусмысленное: либо это информационная война, либо журналистика. Комбинации невозможны.
А коль уж это глобальная информационная война, которую Россия и условный Запад развязали в связи с событиями на Украине, Россия предложила самый простой и эффективный способ борьбы. Российские телеканалы убрали оттенки, сделав мир "черно-белым" в буквальном смысле этого слова. Они упростили ситуацию до принципов "свой-чужой" и "на войне все средства хороши". Российская медиа-индустрия более адаптирована именно к военным действиям, поскольку находится в подчинении очень жесткой вертикали и может быть приведена в боевое положение в течение нескольких минут. Западные СМИ, как и общество, живут по другим принципам, и чтобы отправить их в "боевой поход", одного приказа мало — их еще нужно убедить в правильности выбранного курса.
Медиа-эксперты ломают голову, в чем заключается успех российских телеканалов у русскоязычных жителей зарубежных стран. Скажем, в Латвии российские телеканалы "Первый", "Россия" и НТВ — всегда в верхних строчках национальных рейтингов. И смотрят их не только местные русские, но и значительный процент латышей.
Кто-то говорит, что дело в высокобюджетных шоу и программах, которые могут предложить российские телевизионные гиганты, другие полагают, что причиной этого является отчужденность, которую русские испытывают за пределами России, третьи говорят, что каналы смотрят из-за русского языка.
Скованные одной цепью
Все это, безусловно, влияет на популярность российского телевидения в зарубежных странах, но, как мне кажется, есть еще один важный элемент, который делает его столь мощным оружием, — это возможность связать русские диаспоры по всему миру. Телевидение выполняет роль информационного центра. Оно диктует единую повестку дня русскоязычному населению и Латвии, и Австралии. По сути, телевидение сделало аудиторию своей паствой, готовой принимать все на веру.
Собственно, в России телевизор для многих жителей страны является едва ли не единственной ниточкой, которая может связать Москву и Владивосток. Или, еще радикальнее, — Москву и деревню где-нибудь в Сибири. Благодаря телевизору люди чувствуют, что живут в одной стране, одном мире, с одними ценностями.
То же самое происходит и с диаспорами за рубежом. С одной стороны, они раздроблены, многие интегрированы в общества стран проживания, но телевизор, тем не менее, дает им ощущение сопричастности к происходящему в центре русского мира. Что связывает русского работягу из рижского района Кенгарагс с Владимиром Путиным и Анной Нетребко? Телевизор.
Читайте: Бывший агент ЦРУ: Путин губит Россию
Особенно сильно это проявляется в более-менее изолированных диаспорах. Так, например, в Латвии русскоязычная община составляет более трети от общего числа населения. Многие ее представители чувствуют симпатию к России, а телевизор позволяет им "сохранять ощущение" принадлежности к исторической родине. В то же время люди не хотят переезжать в Россию, поскольку достаточно комфортно чувствуют себя там, где родились и живут.
Для русского человека важен масштаб. Петр Вайль не случайно писал о том, что в России измеряют расстояние не километрами, а континентами. В диаспорах этот масштаб ограничен, ты четко понимаешь, что находишься в рамках. Причем интересно, что после распада СССР русские из де-факто доминирующих групп в национальных республиках сразу превратились в национальные меньшинства — со всеми полагающимися обидами и комплексами. Те, кто во время СССР был на вторых ролях, вышли на первые. Это логично, но психологически принимается далеко не всеми и не сразу.
Российские телеканалы создают иллюзию сопричастности к чему-то большому и, естественно, прекрасному. "Мы — русские, с нами Бог", и все такое. По сути, российское телевидение воссоздает виртуальный СССР — с центром в Москве и врагами у ворот.
Цензоров больше нет, и вроде как свобода слова защищена Конституцией. Телевизор больше не воспринимается с иронией — теперь он "друг и учитель". Опасность состоит в том, что российское телевидение, как, собственно, и телевидение в целом, — это плоскость, выдающая себя за объем. И если присмотреться, то это можно увидеть. Но чтобы присмотреться, нужно сосредоточиться, а при столь стремительно меняющихся планах, компьютерных эффектах и орущих друг на друга "компетентных специалистах" сделать это очень непросто.
Да и зачем лишать себя иллюзии — Бог же с нами и говорит он, похоже, с экрана телевизора. На простом и понятном языке.
Телевизор надо смотреть, тогда все станет ясно.
