Писатель Александр Кабаков: «Москва – это русский черт, бестолковый, смешной, разухабистый»
Писатель Александр Кабаков: «Москва – это русский черт, бестолковый, смешной, разухабистый»
«Кремль похож на сон»
Во вторник в российской столице пройдет презентация новой книги Александра Кабакова «Московские сказки», вышедшей в издательстве "Вагриус". В составляющих сборник рассказах автор презабавно пересказывает на новый лад старые сказки и бродячие сюжеты – о Летучем голландце, о Царевне-лягушке, о Красной Шапочке. По случаю выхода книги с Александром Кабаковым встретилась корреспондент ГАЗЕТЫ Мария Терещенко.
- Прочитав «Московские сказки», я подумала о том, что о Питере всегда было известно значительно больше мифов, чем о Москве. Как вам кажется, почему?
- Не могу с вами согласиться. Даже если бы о Москве не было написано никаких фантасмагорий, кроме «Мастера и Маргариты», одного этого романа хватило бы с лихвой. Да и сама по себе Москва совершенно призрачный город. Если для литературы достаточно дьявольских страниц «Мастера и Маргариты», чтобы все время чувствовать присутствие в Москве неких потусторонних сил, то в самом городе достаточно Кремля.
- Правда?
- Не знаю, мне Кремль кажется совершенно ирреальным. Он похож на сон. Одно французское издательство выпускает путеводители по городам мира. И для каждого путеводителя они просят какого-то местного писателя сделать беллетристическое предисловие. Я писал к путеводителю по Москве. Внутри этого предисловия содержится как бы пересказ ненаписанного рассказа. О том, как однажды над одним городом повисает космический корабль с инопланетянами. Пока жители города спят, эти инопланетяне сводят на нет огромную цветастую крепость, стоящую в центре города, космический корабль принимает ее облик, и с этого момента жизнь в городе идет уже совсем по-другому. Коренных жителей ссылают под землю, а сами инопланетяне, приняв облик местных разумных существ, живут в городе, периодически проносятся по улицам на огромных черных машинах. Другое дело, что мистика Москвы иного рода, чем несколько шизофреническая, параноидальная мистика Петербурга. Питер – это такой европейский, заграничный призрак. А Москва – русский черт, бестолковый, смешной, разухабистый.
- Рассказ вполне в духе вышедшего сборника. Вы долго сочиняли «Московские сказки»?
- Нет, этот цикл рассказов возник довольно неожиданно. Я закончил большой роман и думал, что надолго оставлю беллетристику. Но прошло буквально два или три месяца и я почувствовал, что тянет что-нибудь написать. А в это время я каждый день ездил по нашей московской трассе номер один: Кутузовский проспект - Рублевка. И у меня возникло отчетливое ощущение, что во многих машинах сидит нечистая сила. Так я написал «Летучего голландца». И уже заканчивая его, понял, что этот прием – парафраз бродячего сюжета - мне интересен. Я очень быстро написал книгу: за время беременности, за девять месяцев. И почти все сюжеты абсолютно естественным образом вырастают из современной московской жизни.
- Особенно про Вавилонскую башню.
- Да, стоит посмотреть на строительство этого модного на нынешнем неграмотном языке «элитного» жилья… его ж правильно называть не элитным, а элитарным. Элитные бывают породы лошадей и сорта помидоров. А история Верхнего и Нижнего Брюханова? Собственно говоря, это Строгино, через которое я часто проезжаю. Или Ленин в стеклянном гробу - чем не Спящая красавица? Другие какие-то рассказы возникли из моего всегдашнего изумления перед некоторыми классическими сказками. 'Красная Шапочка', например, мне кажется одним из самых жестоких произведений: «пришли охотники, распороли волку брюхо, бабушка и внучка из него вылезли и стали радоваться и танцевать». Я задумался и понял, что нормальная Красная Шапочка должна бы прийти в ужас от происшедшего. Потом подумал, что в ужас должна прийти даже не нормальная Красная Шапочка, а та, что сама пережила страшное ожесточение. Отсюда появился характер захватчицы Москвы самого последнего поколения.
Или рассказ V.I.P… Мне всегда ужасной представлялась судьба знаменитости, которую перестают замечать. Люди ведь очень быстро втягиваются в то, что их узнают на улицах. Как всякий человек, который появляется на телеэкране, я это знаю по себе. С одной стороны, очень раздражает, когда узнают, начинаешь обязательно носить что-нибудь на голове. Но когда перестают узнавать, испытываешь довольно сложное ощущение. За границей, например. Там человек из московской тусовки превращается в невидимку. Самый знаменитый здесь человек, тот же Олег Меньшиков, когда идет по парижской улице, он – никто.
- У вас в одном из рассказов есть очень пронзительная реплика о том, как же иногда хочется отсюда уехать. Почему вы не уехали?
- У нас такая страна, из которой всем когда-нибудь очень сильно хотелось уехать. Прежде всего потому, что когда-то уехать отсюда было очень сложно. Трудно себе представить американца, который очень хочет уехать из Америки. Когда он очень хочет, он встает и уезжает. А потом поворачивается и возвращается. У нас же в подсознании сидит: уехал – все.
Почему я не уехал? Когда хотелось сильнее всего, я даже не пытался, поскольку не выпустили бы - я был ракетный инженер с первой формой допуска, - а осесть надолго в отказ не хотелось, потому что родители. Да и вообще я не борец. Потом пришло решение, что уезжать не нужно, потому что здесь отвратительно, а там не отвратительно, но очень уж бесперспективно. У меня много друзей уехало, и я видел, что получилось. А когда кончилась советская власть, исчезла единственная уважительная причина, из-за которой можно отсюда уезжать. Помню, как в 1990-м году на радио «Свобода» мне предложили место обозревателя. Я даже поработал некоторое время, а потом вернулся сюда. Так зачем уезжать из страны, если, поработав на «Свободе», я мог сюда вернуться. Уезжать имело смысл тогда, когда одно слово, сказанное на «Свободе», - и твоя жизнь перечеркивалась.
- «Свобода» «Свободой», но ведь не только свобода важна. По вашим текстам не скажешь, что вы в восторге от окружающей действительности.
- Конечно, не в восторге. По крайней мере одна сторона нашей жизни – внешняя, эстетическая – меня оскорбляет. Когда я смотрю в окно и вижу… то, что вижу, – это просто невыносимо. Несмотря на то, насколько в последние годы все стало лучше.
- Что-то лучше, что-то хуже.
- Нет, на мой взгляд, внешне не стало хуже ничего.
- А «элитное жилье»? Дом «Патриарх»?
- Я все время вспоминаю, как центр просто рушился, проваливался. Чтобы ни говорили про Лужка, он отстроил город. А к текущей архитектуре вообще нельзя относиться с окончательными выводами. Когда барон Осман перестраивал Париж, к этому относились так же, как сейчас к лужковскому строительству. Он снес средневековый город и на его месте построил типовые дома. Теперь привыкли. Город - он, знаете, как желудок акулы: все переваривает, а гвоздь обволакивает жиром. Конечно, «Патриарх» - это уродство, но в конце XIX века и в Европе очень много уродливых домов строили. Посмотрите, каким кошмаром застроен Берлин.
- Зато современная архитектура в Берлине хороша.
- Я не люблю минимализм. И Москве он не пошел бы. Москва - византийский город. По правде говоря, уродство «Патриарха» здесь органично. И храм Христа Спасителя... Москва и хороша-то своим византийский безобразием. Меня оскорбляет другое – грязь, дикость эта, которая сильно отдает Ближним Востоком. Когда вот шикарная гостиница – 'пять звезд', а вот перед ней лужа, в которой лежит бомж. Но это недостаточная причина, чтобы отсюда уехать.
- А какие места в Москве вам по-настоящему нравятся?
- Ну, разные. В основном все действие моих сочинений разворачивается в том месте, которое называют сейчас «золотым квадратом». От Белорусской до Пушкинской, от Пушкинской до Арбата и так далее. Но вообще мне сложно об этом говорить. Я в Москве люблю не вид, а дух. И дух этот можно почувствовать где угодно, даже в Новорязанских переулках за тремя вокзалами или в районе 'Павелецкой'. Еще люблю высотки, все, кроме той, что на 'Красных Воротах'. А ведь в свое время не было ругательного слова, которым интеллигенция их бы не обзывала.
- Но сталинская архитектура, она...
- Органична, да? Она прекрасно передает сталинское время. Так ведь лужковские 'карандаши' тоже очень хорошо передают наше время. Они такие же свидетельства своего времени, как шестисотые 'Мерседесы' и малиновые пиджаки. Этот дикий московский капитализм, он тоже должен остаться.
Инженер человеческих душ
Александр Кабаков родился в 1943 году в Новосибирске. Трудовую деятельность начинал как инженер в ракетной фирме. С 1972-го занялся журналистикой. Работал во многих изданиях, в том числе в 'Московских новостях', 'Коммерсанте' и 'Новом очевидце'. Писательскую известность Кабакову принес роман 'Невозвращенец' (1989). Среди других книг: 'Сочинитель', 'Путешествия экстраполятора и другие сказки', 'Считается побег'. Проза Кабакова активно переводится на другие языки и неоднократно удостаивалась литературных наград, а роман 'Все поправимо' в этом году получил премию имени Аполлона Григорьева.