История удивительной судьбы любимой женщины Колчака

Семь арестов за 30 лет

После расстрела Колчака Анну Тимиреву выпустили из тюрьмы по амнистии. Но уже в июне 1920-го ее отправляют сроком на два года в Омский концентрационный лагерь принудительных работ. Выйдя из лагеря, Тимирева подала местным властям прошение о выезде в Харбин (там в это время жил ее первый муж – Сергей Тимирев. – Ред.). В ответ получила короткую резолюцию "Отказать" и год тюремного заключения. Третий арест последовал в 1922 году, четвертый – в 1925-м. Обвинение: "За связь с иностранцами и бывшими белыми офицерами". Ее приговорили к трем годам тюрьмы.

Освободившись, Анна Васильевна вышла замуж за инженера-путейца Владимира Книпера. Но хождение по мукам продолжалось. Весной 1935 года – новый арест за "сокрытие своего прошлого", лагерь, вскоре замененный поднадзорным проживанием в Вышнем Волочке и Малоярославце. Работала швеей, вязальщицей, дворничихой. В 1938 году – снова арест, шестой по счету.

На свободу она выходит после окончания войны. Из родных почти никого: ее 24-летнего сына от брака с Тимиревым Володю, талантливого художника, расстреляли 17 мая 1938 года. Муж Владимир Книпер умер от инфаркта в 1942-м: не выдержал травли супруги. Ей по-прежнему не разрешают жить в Москве, и она перебирается в Щербаков (ныне Рыбинск) Ярославской области, где Книпер-Тимиревой предлагают работу бутафором в местном драмтеатре.

Кстати, в Рыбинске в одно время с Анной жила и племянница Колчака Ольга. Несколько раз Тимирева делала попытки связаться с ней, но та отказалась. По одной версии, Ольга не хотела встречаться с женщиной, развалившей семью дяди. По другой – боялась чекистов.

И не зря опасалась... В конце 1949-го Анну арестовали: десять месяцев Ярославской тюрьмы и этап в Енисейск. Говорят, Анну элементарно сдали свои же коллеги по цеху – актеры местного драмтеатра. Якобы за антисоветскую пропаганду.

"На правой ноге шрам от операции..."

В спецфондах Красноярского края до сих пор хранится ее личное дело. Это подлинник: все листы, вложенные справки, протоколы, пожелтевшие от времени. Но читаются очень хорошо. В архиве нам разрешают посмотреть дело, но тщательно закрывают фамилии всех сотрудников, имеющих отношение к нему, – показывать их нельзя по закону.

"На основании изложенного обвиняется: Книпер-Тимирева Анна Васильевна, в 1918-1920 жена адмирала Колчака", – говорится в деле Анны Книпер… "Была с ним в Харбине и в Японии, участвовала в походах Колчака против советской власти. 20 декабря 1949 года за антисоветскую деятельность арестована и привлечена в качестве обвиняемой. Проведенным расследованием установлено: Книпер-Тимирева… среди своего окружения проводила антисоветскую агитацию, высказывала клевету на ВКП(б), на политику советской власти и условия жизни трудящихся в Советском Союзе".

В дело вложен "словесный портрет": "Фигура: полная, плечи: опущены, шея: короткая, цвет волос: темно-русые с проседью, лицо: овальное, лоб: высокий, брови: дугообразные, губы: тонкие, подбородок: прямой…

Особые приметы: на правой ноге имеется шрам от операции. Прочие особенности и привычки (картавит, грызет ногти, жестикулирует, сплевывает) – нет".

Эти руки обнимали адмирала Колчака за час до расстрела

"Прошу привезти мне коробку грима..."

После освобождения Анна Васильевна возвращается в Рыбинск, в театр. Ей идет уже седьмой десяток, но она продолжает работать.

Руки у Анны Васильевны были золотые. Удивительно талантливый человек, в юности занималась рисунком и живописью в частной студии, позднее в ссылках ей приходилось работать и инструктором по росписи игрушек, и художником-оформителем.

Роскошные резные золоченые рамы для портретов она делала с помощью пропитанных клейстером газет, покрытых бронзовым порошком – из зала это выглядело совершенно достоверно. В одном из спектаклей интерьер украшала громадная ваза. В свете прожекторов она переливалась и сияла, как алмаз. На самом же деле, как вспоминают ветераны театра, ваза была сделана Книпер из обыкновенных проволочек и кусочков консервных банок.

Частенько во время спектаклей Анна Васильевна сидела в зале и отмечала главным образом, как и что, смотрится из зала:

- Погляди! Ах, как хорош пистолет из дерева! – говорила она гостившему у нее на каникулах племяннику.

Иногда Анна даже выходила на сцену в небольших ролях, например, княгини Мягкой в "Анне Карениной". Правда, в письмах к близким признавалась: "Мне не нравится на сцене и скучно в гримировочной. Я чувствую себя бутафором, а не актрисой ни в какой мере, хотя, кажется, не очень выпадаю из стиля (не комплимент стилю). Очень прошу привезти коробку грима для меня, так как этого здесь нет и приходится побираться, что очень неприятно".

Аккуратная интеллигентная старушка с короткими седыми волосами и яркими живыми глазами. Никто в театре не знал истории Анны Васильевны, ее любовной трагедии, связанной с Колчаком. Только вот почему-то режиссер театра, уважаемый человек, да еще с дворянским происхождением, всякий раз, когда Анну Васильевну видел, подходил и целовал ей руку. С чего бы такие знаки внимания какой-то бутафорше, шептались за кулисами.

Массовка на "Мосфильме"

"Мне 61 год, теперь я в ссылке. Все, что было 35 лет назад, теперь уже только история. Я не знаю, кому и зачем нужно, чтобы последние годы моей жизни проходили в таких уже невыносимых для меня условиях. Я прошу Вас покончить со всем этим и дать мне возможность дышать и жить то недолгое время, что мне осталось", – пишет в 1954 году Анна Васильевна из Рыбинска председателю Совмина Георгию Маленкову. Но реабилитацию она получит только в 1960-м.

Она поселилась в Москве, получив крохотную комнатку в коммуналке на Плющихе. Шостакович и Ойстрах выхлопотали ей "за отца" (выдающегося музыкального деятеля Василия Ильича Сафонова) пенсию – 45 рублей. Снималась в массовке на "Мосфильме" – в "Бриллиантовой руке" Гайдая мелькнула в роли уборщицы, а в "Войне и мире" Бондарчука – на первом балу Наташи Ростовой в образе благородной пожилой дамы.

За пять лет до смерти, в 1970-м, она пишет строчки, посвященные главной любви своей жизни – Александру Колчаку:

Полвека не могу принять -

Ничем нельзя помочь:

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

А я осуждена идти,

Пока не минет срок,

И перепутаны пути

Исхоженных дорог...

Но если я еще жива

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя