Об аварии на ЧАЭС, лжи в сериале "Чернобыль" и как это – быть в 200 метрах от ада. Интервью с летчиком-ликвидатором

Накануне очередной годовщины Чернобыльской катастрофы ObozTV поговорил с штурманом вертолета, одним из членов экипажей, которые первыми вылетели на ликвидацию пожара на Чернобыльской АЭС – Андреем Мизько.

Ликвидатор поделился подробностями той невероятной операции, рассказал о том, что на самом деле происходило на высоте 200 метров от горящего реактора четвертого энергоблока и пояснил, в чем авторы сериала "Чернобыль" погрешили против истины (проскролльте до конца страницы, чтобы посмотреть видео).

– При каких обстоятельствах вы оказались на ЧАЭС?

– Тогда я был лейтенантом Военно-воздушных Сил еще Советского Союза, моя воинская часть находилась под Выборгом, Ленинградский военный округ. С 13 по 27 апреля 1986 года наша эскадрилья находилась в городе Судак в Крыму. Мы проходили подготовку в специальном центре выживания летного состава для того чтобы осенью выйти в Афганистан.

27 апреля утром, когда мы должны были возвращаться в свою воинскую часть, по телевизору услышали информацию о том, что что-то произошло в Чернобыле, что-то взорвалось.

На тот момент никто не понимал, что случилось на самом деле, и какова цена этого всего. Мы вернулись в свою воинскую часть. А когда 30 апреля весь наш полк подняли по тревоге, мы поняли, что там действительно что-то серьезное.

К вылету готовились две эскадрильи Ми-6 и две эскадрильи Ми-8, но затем пришла телеграмма из штаба округа ВВС о том, чтобы откомандировать в город Чернигов 8 экипажей вертолетов Ми-6, которые имеют допуски к выполнению полетов с грузом на внешней подвеске. Как правило, это летный состав первого-второго класса, потому что полеты с грузом на внешней подвеске – это сложный вид полетов.

Полк, который базировался в Александрии, был ближе всех к эпицентру событий, поэтому его подняли первым. С 27 апреля по 3 мая они работали на реактор – бросали песок, доломит, свинец. Дальше, с 3 мая, мы приняли их борта и продолжали на них работать.

Мы выполняли, может быть, более расширенные задачи, чем первые Александрийские экипажи. Их задача была – чисто полеты на реактор. Наша задача была – перевозка различных грузов и доставка их в 30-километровую зону, а также непосредственно полеты на реактор.

– Сколько лет вам тогда было?

– 26.

– 27 апреля вы впервые услышали о том, что произошло в Чернобыле. В этот период – между 27 апреля и 3 мая – что вы слышали о трагедии?

– Особо думать было нечего. Мы готовились туда убыть. Перед строем зачитали списки экипажей, которые туда будут лететь. Это была сборная из двух эскадрилий, наиболее подготовленный летный состав.

Нам сказали: "Вы, ребят, туда ненадолго, буквально дня на три, отбомбитесь на реактор – и домой". Но оказалось не 3 дня, а 22 дня, пока нас не заменили другие экипажи.

– Вы спрашивали, что вас там ждет, какова вероятность того, что можете погибнуть? Какие вопросы у вас возникали к людям, которые вас посылали на реактор?

– Я отвечу очень просто. Мы люди военные, мы офицеры, мы принимали присягу. У нас стояла задача, и мы должны были ее выполнять. Причем, выполняли мы ее честно, понимая, что за нашей спиной – наши родные и близкие, и вся Украина. А оказалось, не только Украина, но и вся Европа.

Конечно, мы знали, что опасно, мы же взрослые люди, мы профессиональные военные с высшим образованием. Но опасность была на втором плане. Главное было – выполнить ту задачу, которую нам поставили.

– На то время у вас была девушка, жена?

– Да, я был женат, моему сыну был годик.

– Как вы сказали жене, что вас отправляют в Чернобыль?

– Когда я убывал, жена была дома. Она знала, что мы летим. Но я немного вернусь назад и расскажу фрагмент той истории. Если первую неделю там мы были на аэродроме почти безвылазно, без выходных, потом экипажу стали давать выходной. Можно было выйти в Чернигов, в город, позвонить домой. Тогда же не было мобильных телефонов.

Я пришел на почту и позвонил маме. И минут 10 она рассказывала мне, что произошло. Она знала, что на тот момент я служил под Выборгом. Я слушал, а потом сказал: "Мам, ну, я, вообще-то, тут недалеко, в 150 километрах".

Она – пауза. А потом говорит: "Ты что, там?" Я говорю: "Ну да". Опять пауза. А потом: "Ну кто-то должен это делать".

Моей маме сейчас 80 лет, и после показа американского сериала "Чернобыль" я в первый раз ее спросил: "Мам, а ты помнишь, я тебе звонил оттуда?" Она говорит: "Ну, конечно, помню. Конечно, я волновалась, переживала".

Но она у меня женщина мужественная и стойкая по жизни всегда была и есть.

– Какой была реакция жены?

– Вообще мы не говорили, куда мы летим. Летим в командировку – и все. Никто особо не распространялся. У нас даже шутки были – в авиации без этого никак. Кто летит – скажите женам, пусть вам мешочки свинцовые шьют пониже, чтоб беречь (смеется). Дома вряд ли кто-то что-то говорил женам.

Все спрашивают: какие впечатления.

Конечно, впечатления оставил самый первый вылет на реактор. Но это, наверное, естественно. Почему?

Основная ориентировка в армейской авиации – визуальная. Ты летишь и видишь. Если самолет поднимается на 10 тысяч, это слишком высоко, смотреть внизу нечего. Тем более над облаками. Но, как правило, когда мы летим, нам все видно: жизнь, люди, машины, природа, птицы, животные…

Мы бросали свинец – обычную охотничью дробь по 10 килограммов, которые продавались в охотничьих магазинах. Со всего Союза его туда свезли самолетами. Взлетали на высоте 200 метров, подлетали к городку Припять. И вот это первое впечатление, когда смотришь вниз: жизнь вроде быть есть, а ее нет.

С воздуха Припять – очень красивый городок. На тот момент он был молодой, население было 50 тысяч, из них 17 тысяч – дети. В основном это семьи людей, которые обслуживали АЭС.

Подлетаешь – белье на балконах колышется на ветру. Людям сказали: три дня – и вы вернетесь, поэтому никто ничего не брал с собой, только документы. Нет ни людей, ни животных, всё пусто, брошено. До сих пор у меня в памяти желтые Жигули первой модели – брошенные, с открытой дверцей…

Эта обстановка немножко давила психологически. Первый вылет был неприятный по своим ощущениям.

При подлете мы связывались с руководителем полетов, который находился на крыше отеля в Припяти, запрашивали выход на боевой курс.

– Помните тот эпизод из сериала "Чернобыль", когда вертолеты поднимаются над реактором, и им говорят: не подлетайте в зону 1 километра, потому что потеряется радиосвязь. Но если не подлетать ближе, они не могли бы погасить пожар. И в этот момент один из вертолетов теряет связь с остальными, падает и разбивается. Насколько этот эпизод списан с реальности?

– Это неправда. Потому что в первых вылетах никто не погиб. Этот вертолет Ми-8, капитан Воробьев там был командиром экипажа, из Александрийского полка – они упали 2 октября, когда шли работы по установлению и закрытию саркофага.

– Почему упал вертолет?

- По предварительным данным, тогда была очень ясная солнечная погода, солнце слепило глаза экипажу, и при подлете они не заметили, насколько близко подлетели к распоркам, к тросам, и зацепили их лопастью.

Естественно, всё произошло мгновенно.

– Вы летели прямо над реактором. Что это было?

– Мы шли на высоте 200 метров, потому что труба была – 170. Это чисто в целях безопасности. Если бы труба была 30 метров, то мы бы летели на 50 метрах, чтобы бросить точнее.

Там не было ничего необычного. Обычный кратер, как мы его называем, взорвавшийся, вывернутый. Доски, кирпичи. Когда мы пролетали, был небольшой дымок. Но вряд ли от огня – может быть, от испарения.

Мы делали сброс и уходили за трубу налево, на площадку, которая находилась в 12 километрах от реактора. Получалась карусель из вертолетов. Интервал у нас был 2-3 минуты.

Когда мы вернулись в часть, нас сразу отправили в госпиталь – не дали побыть с семьей. Две недели мы были там, туда приезжали специалисты из Института ядерной физики, нас всех замеряли, обмеряли, делали анализы…

Я чувствую себя здоровым человеком, но это не значит, что я здоров. Я не знаю среди ликвидаторов здоровых людей. Приведу простой пример: парни, которые грузили нас – это те так называемые партизаны, которых по режиму военного времени практически хватали ночью из квартир – и вперед, туда.

Если мы прилетали и могли принять душ, поспать хотя бы 5-6 часов, то они находились на площадке в 15 километрах от реактора, жили там, спали, ели, пили.

Когда они нас загружали, мы сначала зависали, работали винты, лопасти, поднималась пыли – и они всем этим дышали. Их было порядка 500 человек, сейчас уже половины людей нет во главе с командиром батальона.

– Когда у вас начались первые проблемы со здоровьем?

– Я очень хорошо это помню. Через 5 лет. В 1991 году у меня пошли первые симптомы, начались спазмы сосудов. Но надо было еще летать и летать, поэтому я не жаловался.

Я сказал об этом доктору, он меня направил в госпиталь авиации и космонавтики в Иркутск. Я прошел комиссию, вроде бы ничего особенного у меня не нашли.

Я полетал еще 3 года, а в 1994 году меня списали с полетов. Я остался в армии начальником штаба, прослужил еще несколько лет. Потом меня списали полностью.

А дальше пошли конкретные проблемы, как и у многих моих друзей.

После сериала "Чернобыль" у нас в стране немножко по-другому начали относиться к чернобыльцам, но когда знают, что ты настоящий. Но скажу честно: мы особо нигде не говорим, что мы вертолетчики и летали на реактор. Потому что, если кто-то это слышит, машет рукой и говорит: "Да что вы рассказываете! Их уже в живых никого нет".