О профессии, семье и дружбе

Конечно, приглашают. И. Кастинг — это не унизительно, это возможность попробовать свои силы. Убедить режиссера и самого себя, что я могу это сыграть.

Я не так часто снимаюсь, Вадь. Чаще все-таки бывало, что меня утверждали на роль сразу, а пробы были потому, что так положено.

В ту же “Бригаду”, например, кастинг был очень суровый. Несмотря на то, что я знал режиссера и к тому времени был уже известным театральным актером. Но я пробовался со всеми. И кстати, когда мне объявили, что будет кастинг, мне стало обидно.

Было ощущение, что мне не поверили. У нас ведь с режиссером и продюсером была негласная договоренность, и роль писали на меня. Но оказалось, что есть еще один, самый главный продюсер, который не поверил в то, что я смогу сыграть серьезную роль. И его можно было понять: до 2000 года я появлялся в основном в комедийных постановках, в тех же “Куклах”, где пародировал политиков. Но все равно было очень обидно. До такой степени, что я решил вообще на пробы не ходить. В артиста надо верить, это дает необходимый импульс для творчества.

Моя супруга сказала: переступи через себя, сходи на кастинг, иначе потом будешь жалеть, что не сделал этого.

Когда тебе не дают шанса сделать то, что ты хотел бы сделать, появляется ощущение пустоты. Но потом я понял, что это обыкновенная творческая жизнь. Есть те, кто тебя ненавидит, и с этим нужно смириться. Все-таки профессия у нас… нервная. Для меня, по крайней мере. Существует слово “враги”, но оно уместно только на фронте. В жизни не враги, а злопыхатели. Они есть, но я стараюсь о них не думать и не говорить.

Я был хорошистом, но при этом и двойки были. Бывало, прогуливал уроки, поддаваясь стадному чувству, — все пошли, и я пошел. Но учителей я не боялся, а вот отца — очень.

Он верил в меня, и я не хотел его разочаровывать. Боялся, что он от меня отвернется. Это был какой-то животный страх.

Сегодня отец пишет пьесы, ставит спектакли. И именно сейчас он начал безумно гордиться своей фамилией. Он понимает, что в нашей стране, пожалуй, нет человека, который бы ее не знал. И его это очень радует. Я не чувствую, что он в чем-то ущемлен. Может, он обманывает себя, но слезы, которые я вижу в его глазах после спектакля, — настоящие. Когда я играю “Хулигана” — есть у меня такой спектакль, где я два часа читаю Есенина, — я вижу в зале его зареваное лицо, вижу, что батя здесь… Он у меня никогда не врет, батя человек правдивый. Он говорит: “Я как наркоман, мне жизненно необходимо переживать эти эмоции”.

Бывает, что дверь открывается и с тобой даже разговаривают, но на этом все заканчивается. Сколько я обивал порогов со своей “Сказкой”… Все только и кричат, что нам не хватает детских фильмов, но дальше разговоров дело не идет. Я ведь не вхожу ни в какой совет, иначе было бы проще, наверное.

Бросить «Сказку» я не могу. Это моя жизнь. Надо и профессию тогда бросать. Я не просто продюсер этого проекта, я все затеял, придумал историю, мы с режиссером написали сценарий… Я сам нашел инвесторов, сформировал команду. И теперь я ответственен за этих людей. У меня самого роль в этом фильме: я играю Ивана-дурака, который, как и положено, должен победить Кощея.

Сказка у меня непростая, и Иван-дурак в ней сложный персонаж.

Ира, моя жена, была и остается прекрасной актрисой. Если честно, проблема не в ней. Даже я, при всей своей популярности, не снимался у действительно именитых режиссеров. За исключением разве что Владимира Бортко и Тимура Бекмамбетова.

Рязанов еще, кстати. «Ключ от спальни» Рязанова – люблю, и героя своего люблю. В «Карнавальной ночи-2» все-таки есть вторичность. А вообще я очень люблю деда. Зову я его Эльдар Александрович. Но для нас с Иришей он добрый дед, у нас с ним до сих пор очень хорошие отношения. Родных дедов у меня уже нет, и вот Эльдар Александрович для меня такой добрый дедушка, он меня любит, и я этим очень горжусь. Он настоящий мэтр. Если бы я родился лет на 20-30 раньше, мог бы сыграть в “Иронии судьбы”, попробоваться на роль Лукашина. Но мне досталась «Ирония судьбы. Продолжение»… Я был счастлив услышать от Эльдара Александровича оценку своей работы в этом фильме. Он сказал, что единственный, кто ему понравился в “Иронии судьбы-2” — это мой Ираклий.

Сколько хороших картин снимается в год? Я вхожу в академию, где происходит отбор картин для “Золотого орла”, и отсматриваю по 30 дисков каждый год… От силы пять фильмов достойные, остальное… Промолчу.

В еде я неприхотлив, мне не нужны борщи – для организма вредно. А не вредно -

салаты, мясо на гриле, с утра кашу с орехами. Ира у меня печет всякие вкусности, но я себе редко такие вольности позволяю. Надо следить за фигурой. Если бы я был полненьким характерным артистом, ел бы плюшки каждый день. А так не могу.

Я не отличник, скорее хорошист… (Улыбается.) А иронию, конечно же, чувствую. Правда, доброго в этой иронии мало. Как “матерого отличника” меня оценивают те, кто меня не принимает. Успех не прощают. Он раздражает. В России, к сожалению, это норма. Здесь за успех презирают и ненавидят.

Я постоянно становлюсь объектом шуток. И после песни «Березы», и после патриотических ролей, после Есенина… Но сейчас такое время, оно само по себе стебное. У нас не страна, а одна «Большая разница».

Если раньше, в советские времена, люди многое не договаривали и из молчания рождалась истина, то сейчас нужно говорить до конца.

Дома я переживающий, чувствительный, эмоциональный. Бывают люди пресные по жизни, но выходят на сцену и преображаются. Вот я не люблю быть пресным. И когда в душу лезут – тоже не люблю… Я никогда не бываю слабым, не знаю, что это такое. Ранимым — да. Но я не хочу, чтобы это видели другие. Я трачу столько сил, здоровья на роль, а людям ничего не стоит высказать оскорбительное мнение. Если показать им больное место, они будут бить туда постоянно.

Отпустить себя могу, но поплакаться – нет. Две головы хорошо, а одна лучше, тем более своя. Для начала попробуй сам разобраться в своих душевных проблемах. Конечно, есть опасность, что сам не справишься, но я, к счастью, психически здоров.

Я был маленького роста, и у меня иногда возникало ощущение, что я слишком маленький. А потом в меня влюбилась самая высокая и красивая девушка в классе. За ней ухаживали три мальчика: двое статных, высоких, и маленький я. И она выбрала меня. А потом я стал играть великих людей. И оказалось, что почти все они были невысокого роста.

Но при этом я не стремлюсь превратить свою фильмографию в ЖЗЛ.

Из мальчика я, наверное, уже вырос. Мне 37 как-никак. Выражение «солнечный мальчик» пошло еще с табаковских времен, когда Олег Павлович давал каждому актеру своей труппы что-то вроде прозвища. И “солнечным мальчиком” называли на самом деле Табакова — Виктор Розов однажды сказал, что он “проглотил атом солнца”. А потом Табаков переадресовал это мне. Передал солнечную эстафету. Солнца во мне, слава богу, хватает. Я, как в “Дозоре”, выступаю на стороне света.

Я думаю, что легко пересеку сорокалетний рубеж: я востребован в профессии, я хорошо себя в ней чувствую, у меня намечен долгий путь. Главное, чтобы энергии хватило.

В основном меня окружают люди, которым от меня что-то надо. Проверить, насколько человек предан, очень сложно. А с годами становится все сложнее. Есть знакомые и приятели среди актеров, но друзья… Ира и родители — мои самые надежные люди.

Может, потому что я занимался собой, профессией, много работал, а когда человек погружен в себя, ему никто не нужен.

Я люблю и костюмы, рубашки… Но в одежде, как и в еде, неприхотлив. Мне помогает Ириша, но и своим вкусом я тоже руководствуюсь — я с детства любил рисовать, даже закончил учебно-производственный комбинат по специальности «художник-оформитель». У меня есть любимые вещи, которые я могу носить годами, пока Ириша не скажет: все, хватит. Некоторые вещи даже достаются моим киногероям. Пальто из “Бригады”, например. Мне потом многие говорили: ты в “Бригаде” в таком пальто!.. А я отвечал: это мое, личное.

Не люблю, когда вещи разбросаны. У меня маленький кабинетик, и в нем складируются все подарки. Есть огромное желание все это разобрать. Говорят, это энергетически плохо, когда в небольшом помещении скапливается много вещей. Это приводит к беспорядку в мыслях. Но у меня пока руки не дошли… В кабинете лежат подарки, две гитары, сценарии, книги… И все на моем столе. Каждый раз, когда захожу в комнату, понимаю, что нужно все это убрать… Но куда?

У нас средних размеров квартира. Мы живем все вместе, с Андрюшкой, сыном Иры, у него самая большая комната.

У нас все хорошо. Я ему помогаю, оплачиваю учебу. Это моя обязанность, как отчима. Андрюшка хороший. Чуть-чуть с ленцой, но это естественно в его возрасте.

Он принадлежит к другому поколению. Но в нем есть врожденная порядочность, он не пьет, не курит, не злословит. Самое главное, что он хороший парень, интеллигентный, чуткий, целеустремленный. Я верю в его будущее.

Я могу быть в команде, но только на позиции нападающего: центрального, правого, левого, – не важно, но нападающего. И не только в спорте.

Жизнь моя на несколько месяцев вперед уже распланирована. Постпроизводство “Сказки”, выпуск фильма “Дикое счастье”, монтажом которого занимается Свердловская киностудия. История интересная и образ у меня там… неожиданный. Это своеобразная проба на Стеньку Разина или Пугачева — я специально отрастил бороду, длинные волосы… Разин и Гордей Брагин разом. Такой уральский купец. Мне можно дать 40 с лишним лет с моей бородой. Нет, бородищей. За лето отрастил. У меня были спектакли, где я играл Моцарта с бородой. Приходил в театр и говорил: Олег Павлович (Табаков), только не пугайтесь…

Ну, он понимает, что бывают разные ситуации. Я и Чичикова играл с бородой. Все нормально, претензий от зрителей не поступало, но мне самому было неудобно, Чичиков же гладкий, кругленький. Я бы с удовольствием бороду оставил. Ощущение, что это что-то исконное, от земли… Но роли у меня в основном безбородые, так что не могу себе позволить такую роскошь. А хотелось бы живую бороду, настоящую, чтобы можно было ее ерошить…

… и усы, которые можно почесать, причесать, завить. Приклеенные так не почешешь. И можно «усмехнуться в усы»!